Вяземская Голгофа - стр. 48
– Лукин не робкого десятка офицер, – проговорил Анатолий Афиногенович. – По Москве его помню. Как он тебя вздул тогда!
Штурман засмеялся, болезненно кривясь. Пятно засохшей крови на его повязке снова сделалось влажным.
– Я хочу, чтобы Вера была жива! – взревел Тимофей. – Я хочу, чтобы она сидела напротив меня за нашим столиком в «Праге». Хочу, чтобы на ней была шелковая блузочка, а не гимнастерка. Хочу, чтобы она пила кислое вино и говорила мне, что я самый лучший!
– На что тебе, капитан, похвала какой-то бабы? – Анатолий сплюнул раздавленную гильзу. – Пусть даже эта баба – Вера Кириленко.
– Я хочу, чтобы Вера жила! – упрямо твердил Тимофей. – Я хочу!
– На этой войне выжить будет крайне тяжело, – проговорил Анатолий Афиногенович. – Тем более нам.
Тимофей насторожился. Уж не читал ли и штурман письмо с того света?
– Отставить провокационные разговоры! – рявкнул Ильин.
Анатолий молча приложил раскрытую ладонь к набухающей кровью повязке.
Вечное беспокойство о судьбе Веры, усталость – всё давало о себе знать. Тесные объятия короткого сна на пороге близкой смерти не давали отдыха. Если ночное небо не ревет голосами лаптежников, то разбудит винтовочная пальба и взрывы противопехотных гранат. Что-то опять произошло. Тимофей с неохотой выпустил Веру из объятий и выбрался наружу.
Обстановка быстро прояснилась. Рота охранения авиаполка вступила в перестрелку со своими же, со строевой пехотной частью, остатки которой вломились в их расположение с юго-запада, со стороны Ржева. Вновь прибывшие назвались окруженцами. Один из них, пехотный старшина, нес на себе знамя двадцать девятой армии. Прожоге не довелось развести жертвенных костров. Не нашлось времени для поиска явных и тайных врагов. Окруженцев лишь успели накормить, освободить от завшивленного обмундирования да перевязать раны. Они лежали на остывающей земле, вокруг госпитальной землянки. Внутри неё всем больным и раненым не нашлось бы места. Здесь же раскочегарили полевую кухню, загрузив в её чугунный котел последние запасы тушенки пополам с перловой крупой.
Вера успела обежать изможденных пехотинцев, показывая всем и каждому фотографии мужа и сына. Бойцы отнекивались, говорили, дескать, от самого Юхнова идут, а до того их полк был в составе Резервного фронта. Этих людей они не видели, как вообще не видели у себя над головами советских самолетов. Только немцев.
– Мы боялись неба, – проговорил один из них, пожилой ополченец в разбитых очках. – Над нашими головами только смерть кружила.
Он-то и погиб первым, когда осколочный снаряд угодил прямехонько в полевую кухню. Вой летящего снаряда, свист и щелканье осколков и сразу многоголосый человеческий вопль. И снова вой, и снова свист и щелк, и треск расщепленного дерева, и треск занимающегося пламени, и запах гари и крови, и пороховая вонь. Тимофей видел собственными глазами три немецких танка, выкатившихся на летное поле. Один из них, украшенный по левому борту изрыгающей желтое пламя драконьей мордой, поворачивал жерло орудия направо и налево, выискивая новые жертвы. Два других тем временем бороздили многострадальное летное поле. Тут-то и отыскался Генка Наметов, да не один, а с противотанковым ружьем. Пока зенитный дивизион, несший охранение аэродрома, развернул свои орудия против танков, Генка успел подбить один из них. С остальными кое-как справились почти без потерь.