Вся правда и ложь обо мне - стр. 5

Я закрываюсь у себя в комнате и пытаюсь отдышаться. В голове звенит так громко, что ничего другого сейчас я не слышу и не услышу, даже если сработает пожарная сигнализация или завоет сирена в знак начала ядерной войны. Может, как раз сейчас что-нибудь в этом роде и происходит. Но мне все равно. Я закатываю рукава и разглядываю тонкие полосы на руках. Стыдно. Никогда больше так не сделаю.

Веди себя прилично, говорю я Бэлле.

ВЕДИ СЕБЯ ПРИЛИЧНО, передразнивает она. ВЕДИ СЕБЯ ПРИЛИЧНО. ВСЕГДА ВЕДИ СЕБЯ ПРИЛИЧНО.

Ой, перестань, пожалуйста.

ПЕРЕСТАНЬ, ПОЖАЛУЙСТА. ПЕРЕСТАНЬ, ПОЖАЛУЙСТА. ПЕРЕСТАНЬ, ПОЖАЛУЙСТА.

Оставь меня в покое.

ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ.

Оставь

меня

в покое.

ОСТАВЬ.

Я уже не знаю, где она, а где я.

Прикладываю ладони к щекам и разеваю рот в безмолвном крике, как на известной картине. Я просто хочу быть нормальной.

Испускаю прерывистый вздох, кладу обе ладони на ковер, ощущаю твердый пол и себя в этот момент, себя в собственной комнате. Если за годы я и научилась чему-нибудь, то в первую очередь притворяться, а когда эта дверь закрывается, притворяться мне больше незачем. Можно выплеснуть все наружу.

Я вытаскиваю из-под кровати рисунки. Это скрупулезно выписанные взрывы ужаса. Полные смерти, увечий и кошмаров. Их нарисовала Бэлла, ей нравится разглядывать их. Может, удастся утихомирить ее этим способом.

Я зову ее Бэллой, потому что она – моя темная сторона. Элла, но не совсем. Бяка Элла. Бэлла. Я придумала это имя несколько лет назад, и мне чуть-чуть полегчало, потому что раньше я звала ее Чудовищем. Чему угодно можно дать имя, и станет немного лучше. «Бэлла» звучит лучше, чем «Чудовище». В то время я еще не знала, что «Бэлла» значит «прекрасная»: ничего прекрасного в моей Бэлле нет. Наоборот. Но все-таки она Бэлла.

Бэлла лезет вон из кожи, чтобы завладеть мной целиком, а я всегда настороже и старательно отбиваюсь. Иногда приходится выпускать ее, лишь бы избежать взрыва. Мне страшно, но после таких случаев я становлюсь спокойной, умиротворенной и, пожалуй, немножко счастливой. На время все приходит в состояние равновесия. Тогда мы и принимаемся рисовать. Сейчас я смотрю на эти рисунки черной тушью: огромные листы с множеством мелких деталей, как у Иеронима Босха, но с вкраплениями современных реалий. Обезглавленные дети. Повсюду расчлененные тела. Кровь и убийства. Над этими рисунками мы трудились целую вечность, я надеюсь, что никто никогда не найдет их, но они – определенно лучшее, что я когда-либо рисовала.

Но сейчас она не желает разглядывать их. ПОПОЗЖЕ, говорит она.