Все рассказы (сборник) - стр. 36
– Нет, – сказала, подумав, Вера. – Очень трудно понять. Наверное, что-то такое превращает вещи в говно. Некоторые превращает, а некоторые – нет… А-а-а… Поняла, кажется. Сами-то по себе они не говно, эти вещи. Это когда они сюда попадают, они им становятся… Или даже нет – то говно, в котором мы живем, становится заметным, когда попадает на них…
– Вот это уже ближе, – сказала Маняша.
– Ой, Господи… А я-то думаю: картины, музыка… Вот дура. А вокруг на самом деле туалет, какая ж тут музыка может быть… А кто виноват? Ну, насчет говна понятно – вентиль коммунисты открыли…
– В каком смысле? – спросила Маняша.
– А и в том, и в этом… Нет, если кто и виноват, так это, Маняша, ты, – закончила вдруг Вера и нехорошо посмотрела на бывшую уже подругу, так нехорошо, что та даже сделала шажок назад.
– Почему же я? Я, наоборот, столько раз тебе говорила, что все эти тайны никакой пользы тебе не принесут, пока ты со смыслом не разберешься… Вера, ты что?
Вера, глядя куда-то вниз и в сторону, пошла на Маняшу; та стала пятиться от нее прочь, и так они дошли до неудобной узкой дверцы, ведшей на Маняшину половину. Маняша остановилась и подняла на Веру глаза.
– Вера, что ты задумала?
– А топором тебя хочу, – безумно ответила Вера и вытащила из-под халата свой страшный гостинец с гвоздодерным выростом на обухе. – Прямо по косичке, как у Федора Михайловича.
– Ты, конечно, можешь это сделать, – нервничая, сказала Маняша, – но предупреждаю: тогда мы с тобой больше никогда не увидимся.
– Да это уж я сообразить могу, не такая дура, – замахиваясь, вдохновенно прошептала Вера и с силой обрушила топор на Маняшину седую головку.
Раздался звон и грохот, и Вера потеряла сознание.
Придя в себя от рокота за стеной, она обнаружила, что лежит в примерочной кабинке с топором в руках, а над ней в высоком, почти в человеческий рост, зеркале зияет дыра, контурами похожая на огромную снежинку.
«Есенин», – подумала Вера.
Самым страшным ей показалось то, что никакой двери в стене, как оказалось, не было, и непонятно было, что делать со всеми теми воспоминаниями, где эта дверь фигурировала. Но даже это уже не имело никакого значения – Вера вдруг не узнала саму себя. Казалось, какая-то часть ее души исчезла – часть, которой она никогда раньше не ощущала и почувствовала только теперь, как это бывало с людьми, которых мучают боли в ампутированной конечности. Все вроде бы осталось на месте – но исчезло что-то главное, придававшее остальному смысл; Вере казалось, что ее заменили плоским рисунком на бумаге, и в ее плоской душе поднималась плоская ненависть к плоскому миру вокруг.