Все хорошо - стр. 41
«Да-да, спасибо».
Однако вечером она наверняка слышала через стенку, как я рыдаю у себя в квартире.
«Рыбка моя золотая, я совсем измучилась», – захлебываясь, шептала я Полу в телефонную трубку. Это прозвище я дала ему давным-давно – за золотисто-рыжую шевелюру. Я позвонила ему после того, как осушила второй бокал шардоне. Хотя и клялась себе, что перестану так делать. Пол все равно больше не желает со мной разговаривать. «Миранда, я начал новую жизнь». Сколько раз он мне это говорил? «Миранда, ты сама меня бросила, помнишь? Это ведь ты ушла, а не я». Ненавижу, когда Пол мне об этом напоминает. Может, это и правда, но не вся правда. Играй мы с ним в пьесе, зрители, конечно, считали бы подтекст. И сказали себе: «Он оттолкнул ее своей холодностью. Его измучили ее мучения». А потом зарыдали от жалости ко мне.
«Миранда, – сказал Пол. – Будь добра, говори погромче. Я ничего не понимаю».
«Я говорю, что совсем измучилась. Они меня измучили».
Потом я плакала в потрескивающую в трубке тишину.
«Они – это кто?» – наконец спросил Пол.
«Мои реабилитологи».
«А. Мы опять твое колено обсуждаем?» – раздраженно буркнул он.
И на мгновение мою тоску вытеснила злость. Колено?
«Не колено, Пол. А бедро и спину. Ты что, не помнишь, что мне делали операцию на бедре?»
«Миранда, я…»
«А во время восстановительного периода я повредила спину. И теперь у меня ноги…»
«Слушай, мне просто сложно держать все это в голове», – вздохнул он.
«Понятно, – отозвалась я. – Конечно. Это нелегко».
Молчание.
«Ты там?» – спросила я.
«Да-да, я с тобой».
«Никогда ты по-настоящему не был со мной!» – подумала я. Наверное, это было несправедливо. Пол и в самом деле оставался рядом, старался во всем меня поддерживать, по крайней мере, в первое время. Учил со мной текст в нашей гостиной. Терпеливо сидел на голубом диване и смотрел, как я репетирую. Он даже первым прочитывал критические отзывы на мои спектакли, чтобы я, в случае чего, не расстроилась. И если постановку в статье ругали, всегда говорил: «Да пошел этот урод на хрен! Ты там всех затмила».
Тем самым он словно воскрешал мою мать. Та всегда твердила мне то же самое спьяну. Впервые я это услышала, когда во втором классе, исполняя роль Папы-медведя в школьной постановке «Златовласки», забыла текст, и все надо мной смеялись. «Пусть эти идиоты катятся на хрен, – с трудом ворочая языком, выговорила она, обнаружив меня рыдающей за кулисами. А потом, обняв меня за трясущиеся плечи и дохнув в лицо шардоне, добавила: – Ты еще всех их затмишь, слышишь?»
Но Пол говорил мне то же самое трезвым, с ясными глазами, в которых плескались тепло и вера в меня. Кажется, в те моменты он нисколько не сомневался, что именно это мне суждено судьбой.