Всё это про любовь - стр. 6
– Выходные были, – продолжил следователь. – Поехали на речку. Выпили, закусили… Быть может плохо закусили или лишку выпили. Полезли купаться. Разделись. Юные красивые тела, жаркий вечер… Тут до греха – рукой подать.
Жестом он предложил мне бутерброд, я взяла яблоко. Вытерла платком. Хрустнула.
Постучала карандашиком:
– Так-так…
Следователь вопросительно скосился.
– Для начала, давайте познакомимся. Как меня зовут, вы знаете. А ваше имя-отчество?
– Рудня Олег Сергеевич.
– По званию?
– Это зачем? Допустим капитан.
Я так и записала в блокноте: "Допустим-капитан".
– Как фамилия насильника?
– В протоколе всё написано. – Следователь говорил сухо, уперевшись взглядом в столешницу: – Потерпевшая Светлана Насонова. Двадцать четыре года. Незамужняя. Подозреваемый Плотников Александр Фёдорович. Тридцать восемь лет, разведён. Детей нет. Что-то ещё?
"Ещё? – мысленно повторила я. – Ещё много чего!"
Попросила:
– Одну минуту. Я запишу.
От окна к двери прожужжала муха. У парадного остановилась машина (скрипнули тормоза). Где-то за стеной звякнула о тарелку ложка.
Следователь Рудня (наконец-то!) посмотрел мне в глаза. Прямо. Открыто. Зрачки в зрачки.
"Ничерта ты не понимаешь, девочка!" – прочла я в его зеницах снисходительное "послание".
Прочла и обиделась: "Неправда ваша, товарищ допустим-капитан! Кое-что я понимаю лучше тебя, Емеля Сергеевич Рудня!"
Нужно было поставить его на место. Зарвался, провинциальный следователь.
– Как мне поговорить с подозреваемым Плотниковым? – тон ледяной, взгляд колючий. – Он в камере предварительного заключения? Выпишите пропуск.
– Почему в камере? Зачем такие крайности?
Рудня оторвал от настольного календаря листок, что-то на нём написал. Протянул мне: – Вот адрес. Только сейчас он… – следователь посмотрел на часы, – …сейчас он занят. Сегодня вообще-то неприёмный день. Вы неудачно зашли.
Сева Усольцев (редакционный хохмач, отец шестерых мальчишек и дважды дед Советского Союза) говорит в таких случаях "Оп-па!" Приседает и хлопает над головой в ладоши, демонстрируя крайнюю степень удивления.
"Что здесь, чёрт возьми, происходит? При чём здесь неприёмный день? Кого Плотников собирается принимать? Или это он записался?" – вопросы грудились и наползали друг на друга, напоминая льдины в ледоход.
Сохраняя на лице высокомерную мину, я выбралась на улицу. Выбралась, надо сказать, несколько ошарашенная. Вздохнула полной грудью.
Солнце стояло в беспощадном зените, мелькнула сорока, небеса казались выстиранными с отбеливателем.
"Какое небо голубое, – напевал хрипатым шепотом репродуктор. Обещал: – мы не сторонники разбоя…"