Время рискованного земледелия - стр. 14
– Так как? Я уже закончил.
Беляев сделал вид, что не заметил предложение почтальона.
– От кого письмо-то? – Леонид вынул из кармана форменной куртки сигарету и покатал между пальцами.
Беляев пожал плечами.
– Фиг знает.
– Так подписано же!
– Подписано, но я никакого Ярослава из Красноярска не знаю.
– А он тебя знает, – хохотнул Леонид. – Да ты вскрой.
Беляев поёжился от острого весеннего ветерка, сунул руки в рукава ватника и застегнулся. После нашарил в кармане лезвие от старых ножниц, которым по осени скоблил краску с оконных рам в сенях, и взрезал конверт. Леонид обошёл Беляева и заглянул за плечо, вытянув шею. В конверте лежало письмо и цветная фотография. На фотографии оказался сам Беляев, совсем молодой, с дурацкой причёской, какую носил он сразу перед службой, в дымчатых очках и в кожаной жилетке поверх красной клетчатой ковбойки. Беляев на фотографии одной рукой держал рюмку, а другой обнимал кого-то за столом. Кого-то, от кого в кадр попала только рука. Но судя по тонкому запястью с узкой золотой браслеткой, была это девушка или, вернее, молодая женщина.
– Ты, что ли? Похож. – Леонид сказал это прямо на ухо Беляеву, от чего тот вздрогнул.
В письме, как показалось Беляеву, ждало его какое-то важное известие. Потому, к недовольству Леонида, Беляев листок разворачивать на улице не стал, скоро попрощался и ушёл в дом.
– Так, может, раздавим полбанки? – крикнул Леонид, когда дверь за Беляевым уже почти закрылась.
Олег не ответил и почему-то задвинул щеколду, что обычно делал только когда запирал дом на ночь.
В доме Беляев положил письмо на обеденный стол и для начала поставил вариться кофе. Зачем-то подмёл пол и протёр пыль на тумбочке перед зеркалом. Пошарил на печи, достал пачку пересушенных сигарет «Оптима», которые нашёл при уборке дома. Сам давно уже курил только электронные, но сейчас захотелось крепкого табака. Всё это время письмо лежало на вытертой клеёнке обеденного стола. Нет-нет Беляев украдкой бросал на него короткий взгляд. Забулькал-засопел гейзерный кофейник на плите, кукушка выскочила из часов и сипло прокуковала четыре, зазнобил старый холодильник «Саратов». Беляев налил кофе в чашку, сел на табурет, чиркнул зажигалкой, закурил, сглотнул и выпустил из ноздрей дым и с ленцой, словно бы делал одолжение кому-то, кого в комнате либо не было, либо было не видать, но кто, тем не менее, следил за каждым его жестом, развернул листок.
Письмо было коротким, начиналось словами «Здравствуй, отец!» и заканчивалось пожеланиями скорейшей встречи. Автор вскользь упоминал мать, которая «после переезда в Красноярск (откуда, кстати?) совсем сдала», и два абзаца посвящал описанию собственного одиночества и страстного желания увидеть родного отца.