Времена года - стр. 13
«А кочет-то, кочет! Этаким гордецом ходит. Вона пёрышки на солнышке горят, шо энтот перламутр. Того и гляди топтать курей начнёт. Гнедой подрос: чуток и от матки оторвут, в степь пойдёт».
Глаша остановилась у плетня. В тени сарая лежала молодая корова с перевязанной ногой и тихо мычала. Докучливые мухи роились у бурой спины, словно почуяв, что гнать их некому.
– Ишь, болезная, – вздохнула Глаша, – прирежет табя батяня.
У ног снова оказался ласкучий кутёнок. Глаша высоко подняла его, умиляясь не по возрасту длинным широким лапам. Поднесла к лицу, потёрлась о холодный влажный нос:
– Тюня тютюня, – прижала щенка к себе и зашла в гумно.
Пахло нагретой пылью и сеном. Глаша огляделась – никого. На ровном глиняном полу расстелена рогожка. На ней – цепы. Вокруг разбросана стерня.31
Глаша прошла к сквозным воротам и открыла их. Подул тёплый ветерок. Кутёнок вырвался и юркнул под телегу, гружёную пышными снопами.
– Чаво батяня гутарил, что ждут? – Глаша сняла с телеги сноп, развязала его и уложила на рогожку. Растерла загрубевшие ладони, подняла цеп и замахнулась.
Свист. Удар. Свист. Удар. Привычная работа спорилась. Глаша запыхалась, сняла платок с головы. Жар прилил к щекам. Вспомнился такой же вот урожайный год.
Только схоронили маманю. Глаше шесть – уже прясть умела, за курями приглядывать. Отец с горя запил – шибко любил покойницу Меланью. Глаша была предоставлена сама себе – родни на всём свете не осталось: тётка померла годом раньше от чахотки. Сорняком протянула Глаша то лето. Раным-ранёхонько бежала в степь за хуторским пастухом – у того завсегда припасена была в котомке крынка молока парного да ломоть ржаного хлеба. Пастух, хромой тощий мужичонка из беглых каторжан, искренне жалел сиротку. Он-то и надоумил Глашу:
– Во всю-то жизнь сама свою долю держи крепко, как пойманную в сети рыбёху.
С того дня Глаша всерьез взялась за хозяйство. Спозаранку ходила за немногочисленной скотиной – все-то и богатство их с батькой: старая корова, да пяток курей. Как-то у сердобольной соседки разжилась пшеничкой, за сапетку яиц снесла на мельницу в соседний хутор. Дома затеяла пироги с ботвой.
Отец, осунувшийся, со впалыми щеками да почерневшими глазами, наблюдал за хлопочущей у печи дочкой. Потом слез, окатил голову водой из кадки. Обтёрся. Сел за стол и подозвал Глашу. Усадил на колени:
– Ишь, доча, осиротели мы нонче.
– Энто ничё, батяня, я ужо не малая. Вишь, как управляюся!
Евсей спешно вытер покрасневшие глаза. Засопел и долго смотрел на Глашу, словно впервые увидел. Вздохнул, прижал её к широкой груди: