Вразумление красным и комфорт проживания - стр. 3
Мне неведомо, как все было, эти два часа во тьме и снегу, но донесли меня живым до сезонного городка – скопища бараков, обитых черным толем с маленькими оконцами. Дверь открыли, на полу мешковина, под ним люк, его подняли. Внизу горели лампадки, и люди славили Христа. Там я был крещен, и крестным моим стал дядя Володя. Он умер, когда мне было пять лет. Вроде, он сильно простыл в ту ночь. Никогда не забуду людей, которые приехали с ним попрощаться, их было очень много. Они казались мне очень большими, потому что были в шляпах и длинных плащах. Эти люди были совсем из другого мира. Моя мама сказала мне подойти к гробу, и я подошел. У изголовья стояла очень красивая женщина. Я посмотрел на нее и сказал, что это мой крестный папа. Она заплакала огромными слезами, и я заплакал. Гроб был красный, и повезли его хоронить, лишь бы не в Кремлевской стене.
***
В тот год Гагарин полетел в космос, но ничего не поменялось. Пить меньше не стали. И даже в тот день пельменей, как на Новый год, не было. Зато сосед бражкой из чайника меня напоил. Отец гонял его потом по улице. Сосед был с соседнего барака, Коля – тезка моего папы. Семья у него была большая, шестеро детей. Он – плотник, маленький, кряжистый и лысый, в любую погоду носил топор за ремнем телогрейки. Нинка – дочь его, моя одноклассница, а сестра ее, Томка, уже во втором классе. С Нинкой мы учили таблицу умножения, сидим на корточках. Дядя Коля пришел с работы, борщ ест, весь красный и потный с холода. По очереди повторяем: «Трижды один – три, трижды два – шесть, трижды три – …?». Нинка губы надула, думает – и никак. «Папа, сколько будет трижды три?» – спрашивает она у дяди Коли. Тот собрал все морщины на лбу и забубнил себе под нос, потом прыг с табуретки и на нас с Нинкой: «Что, сопляки, отца учить вздумали?!» – и погнал нас по коридору.
А солнышко встало утром и согрело всех одинаково – и праведников, и грешников. Слава солнышку!
Домик был старый и ветхий, отец, когда не пил, всегда что-то ремонтировал. Мама землю ковыряла, картошка мелкая, капуста- черноножка. Хорошо рос только мак, зимой его огромные головы гремели на ветру, выглядывая из сугробов, как пришельцы. А малина под всеми заборами плелась мелкая, но удивительно сладкая и ароматная. В доме я понял, какой у меня любимый цвет. До конца июня снег, потом все грязно-серого цвета и туманы. Но чудо появлялось каждый год – это сорный иван-чай. В его розовом цвету была моя и поэзия, и музыка. А потом – желтые одуванчики.
Отец пил, но работал, тогда можно было так. Сестра родилась, спала в корыте оцинкованном. В те годы голодно что-то совсем было. Мне было девять лет, а сестре три. Помню, как мама плакала. Это был день аванса. Мы сидели с сестрой у окна и смотрели на марь, ждали маму. В такой день она всегда приносила что-нибудь вкусное. Еда всегда была вкусная. Долго нет матери, уже вечереет, сестра ревет, просит кушать. Я плохо тогда поступил. Достал из подпола последнюю банку тушенки, которая была без надписи и в солидоле, и мы ее съели. Мама пришла поздно, аванс не дали. Она открыла подпол, опустила туда ноги и стала плакать.