Враги - стр. 46

– Мой отец – по убеждениям социалист-революционер, эсер. Его царское правительство арестовывало. Он всегда за народ был.

– Сказочки это, – вкрадчиво, почти нежно заговорил рябой. – Мы этих эсеров знаем, молодой человек. Соглашатели они, хуже буржуев. Прикидываются только, что с народом. Вот ваш папаша, скажем. В 1918 году против нас речи говорил, большевиков разбойниками называл, а потом за японцев спрятался. Своё имущество спасал. Оно ему дороже народа. Нет, молодой человек, вы эти песенки бросьте. Нас не обманешь – кто за нас, кто против.

Около ворот тюрьмы стояла огромная толпа – масса баб, оборванцы, партизаны, какие-то неопределённые личности.

Толпа расступилась, пропуская Леонида и конвойных. Леонид увидел злобу и торжество на всех лицах, потянувшихся к нему.

– А, гадёныш! Это Синцова сынок, из отряда Токарева.

– Бей его! Давай его нам!

– В Амур его, гада!

– В бою с трудовым народом был ранен. Ишь, на перевязке.

Леонида ударила какая-то баба по затылку, другая плюнула ему в лицо. Кто-то пнул его очень больно по ноге, потом он получил такой удар в бок, что охнул и присел на корточки. Рыжий грубо поднял его.

– Ну, иди, иди! Не умрёшь!

Его втолкнули в ворота под дикое улюлюканье толпы и передали надзирателю. Тот равнодушно отметил что-то в книге и повёл Леонида по длинному коридору.

– Деньги есть с собой? Спички, табак? Что есть? – спросил надзиратель у узкой двери в камеру.

– Есть, – кривясь и морщась от боли в боку, сказал Леонид. – Три рубля.

– Давайте.

Леонид отдал. Надзиратель отомкнул дверь камеры.

– Пожалуйте!

На Леонида пахнуло чем-то кислым, затхлым. Он вошёл в камеру. Там было столько народу, что заключённым приходилось стоять: камера была рассчитана на десять человек, как гласила надпись на двери, но было в ней около пятидесяти. Леонида встретил гул сочувствующих голосов:

– Синцова Николая Ивановича сын.

– А, Лёня! Тебя тоже притащили.

– Звери! И ребят не щадят!

Леонид увидел подполковника Григорьева, инженера Курушина, офицеров Усачёва, Немчинова, который сдавал Николаевск красным, Бармина, священника Воецкого и других. Усачёв и Немчинов сидели в странных позах, на корточках, прижавшись к стене.

– Что с ними? – дрожащими губами спросил Леонид.

– Пороли шомполами, – ответил кто-то. – Вся спина у обоих – кровавая язва. Вчера выводили их на Амур. Они простились с нами, думали – конец. Но их только поводили около проруби, попугали, потом вернули в тюрьму, сильно били, пороли, жгли лицо папиросами, а потом опять втолкнули сюда.

– Да, Лёнечка, плохо наше дело, – погладил по руке трясущегося юношу Григорьев. – Тебя, может, и пощадят, а нам, офицерам, конец.