Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры - стр. 80

) <…> начинает речь: „По всем моим тщательным наблюдениям и многократным опытам, я удостоверился, что кровопускание есть самое убийственное средство, и потому вот вам мой ланцет, г-н Маркус!“ (секретарь совета). В эту же минуту с другой стороны Мухин начинает: „По всем моим наблюдениям и опытам, я удостоверился, что кровопускание есть спасительное средство“»[223]. Введение асептики и антисептики еще более скомпрометировало настораживающие в гигиеническом отношении традиционные средства «прочищающей» терапии. Вместе с тем следует подчеркнуть, что уже в XVIII в. гуморальная теория представляла собою не одну теорию, а конгломерат теоретических концепций, обнаруживавших единство на уровне исходных, но не всегда эксплицированных предпосылок. Терапевтическое применение кровопускания и клистира также лишь частично объясняется интерпретационными частностями оправдывающих их применение концепций, но подразумевает более широкий – не только собственно научный (в смысле Ideengeschichte), но и строго не специализированный дискурс медицинской практики.

В приложении к европейской культуре удобным критерием для соответствующего различения представляется предложенное Эрвином Аккеркнехтом выделение трех этапов в развитии европейской медицины: традиционная для Античности и сохранявшая свою доминирующую роль вплоть до эпохи позднего Просвещения «медицина у постели» (bedside medicine) в конце XVIII – начале XIX в. уступает место «госпитальной медицине» (hospital medicine), вытесняемой во второй половине XIX в. «лабораторной медициной» (laboratory medicine) [Ackerknecht 1967: VII–XI][224]. Наступившее к концу XIX в. равнодушие к терапевтическому применению «очистительных» методик со стороны врачей выразило с этой точки зрения не просто замену одной медицинской теории – другой, но прежде всего – радикальное обновление риторических и коммуникативных моделей социального взаимодействия.

Верный кровопусканию и бделлотерапии профессор Г. А. Захарьин (более 30 лет возглавлявший факультетскую терапевтическую клинику Московского университета, лечивший Александра III и Л. Н. Толстого) в лекциях 1880-х гг. с неодобрением констатировал, что во времена его студенчества «кровоизвлечения, местныя и общия, делались часто и щедро <…> хотя… [и] в постоянно уменьшавшемся размере. <…> За три года моего пребывания за границей нигде, ни в одной клинике, как Германии, Австрии, так и Франции, я не видел употребления кровопусканий. Возвратясь в Москву, нашел и здесь начало такой же реакции, приведшей к тому, что лет через 8 или 10 после того в практике <…> установилось почти то же отрицательное отношение к кровеизвлечению, как и в Западной Европе. <…> Интересно замечание Jurgensen, откровенного скептика по отношению к кровеизвлечению, так говорящего о себе: „Я лично, быть может, слишком уже боюсь крови и потому лучше удержусь от высказывания своего взгляда“» [Захарьин 1910]