Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне - стр. 57
– Господин Керн, вас тут спрашивают, – вдруг возбужденно сообщил портье. – Не похоже на полицию!
Керн быстро встал.
– Хорошо, иду.
С первого взгляда он не узнал отца в пожилом, опустившемся человеке. Ему показалось, что он видит нечеткое, смазанное изображение в объективе фотоаппарата, которое постепенно становится четче, позволяя различить знакомые черты.
– Отец! – сказал он, глубоко потрясенный.
– Да, Людвиг!
Старый Керн вытер со лба пот.
– Жарко, – сказал он, слабо улыбаясь.
– Да, очень жарко. Пойдем отсюда Тут есть холл, где стоит пианино. Там прохладно.
Они сели. Керн сейчас же встал, чтобы принести отцу лимонаду. Он был очень взволнован.
– Мы давно не виделись, отец, – осторожно сказал он, вернувшись.
Старый Керн кивнул.
– Ты можешь здесь остаться, Людвиг?
– Думаю, что нет. Ты же знаешь. Они ведут себя вполне порядочно. Четырнадцать дней прописки, может быть, еще два-три дня – и все.
– Ты не собираешься остаться здесь нелегально?
– Нет, отец. Здесь слишком много эмигрантов. Я не знал. Я попробую вернуться в Вену. Там легче скрываться. А что ты?
– Я болел, Людвиг. Гриппом. Я встал только несколько дней назад.
– Ах вот что, – Керн облегченно вздохнул. – Ты был болен. А теперь ты совсем выздоровел?
– Да, ты же видишь.
– И что ты делаешь, отец?
– Мне удалось устроиться здесь в одном месте.
– Тебя хорошо стерегут, – сказал Керн и улыбнулся.
Старик посмотрел на него так умоляюще и с такой мукой, что он оторопел.
– Тебе плохо, отец? – спросил он.
– Хорошо – плохо. Что значит для нас хорошо? Немного покоя: уже хорошо. Я чем-то занят: веду книги. Это немного. Но все же я работаю: в лавке, где продают уголь.
– Это великолепно. И сколько ты зарабатываешь?
– Ничего: только карманные. Но у меня есть еда и жилье.
– Это уже кое-что. Завтра я зайду к тебе, отец.
– Да-да – или я зайду сюда еще раз.
– Но зачем тебе бегать? Я зайду обязательно.
– Людвиг, – старый Керн сглотнул слюну. – Лучше я приду сюда.
Керн посмотрел на него удивленно. И вдруг он все понял. Эта здоровая баба тогда, в дверях… Несколько мгновений его сердце било по ребрам, словно молот. Ему хотелось вскочить, схватить отца, убежать с ним прочь отсюда, он сразу вспомнил мать, Дрезден, тихие предобеденные часы, когда они были втроем, – но он увидел перед собой сломленного жизнью человека, его невыносимо униженный взгляд и подумал: конец! это все! Судорога отпустила его, и осталось только безграничное сострадание.
– Они меня два раза высылали, Людвиг. Я пробыл только один день, и они меня нашли. Они не сердились. Но они же не могут держать здесь всех нас. Я заболел; дождь шел не переставая. Воспаление легких с рецидивом. А потом… она выходила меня… иначе я бы погиб, Людвиг. И она желает мне добра.