Вот пришел великан (сборник) - стр. 47
– Всем дал, а мне? – тонким, злым и недоуменным голосом прокричал майор, и Светлоголовый рывком выбросил к нему руку из-за спины. Майор поймал ее как скворец пчелу – с лету – и хотел повернуться, чтобы уйти, но не успел: они встретились глазами со Светлоголовым, и оба застыли, не разнимая рук, не двигаясь с места. Потом я услыхал, как сказал майор, будто спросонок:
– Возьми… Мне не надо.
Я смотрел в море, не видя его, и не слыхал, как подошел Светлоголовый.
– Вы чего? – спросил он.
– Так, – сказал я.
– Ну ладно! – примиряюще произнес он и стал обрывать ботву с головками. Он немного подумал, что оставить себе, и протянул мне головку.
– Не возьму! – крикнул я.
– Не валяйте дурака! – шепотом приказал Светлоголовый. – И перестаньте плакать! Немцы ведь смотрят… Отвернитесь сейчас же! Смотрите вот туда! Ну!
Я отвернулся и съел головку…
Умер Светлоголовый за месяц до нашего освобождения. На внутренней стороне мешка, у самого отверстия для левой руки, я обнаружил крепко пришитую латку. Под нею была спрятана красноармейская книжка. Я потом переслал ее в Шелковку – на родину Светлоголового. Это село с таким песенным названием. И стоит оно в глубине России…
– Вот и все, – сказал я и включил мотор. Дядя Мирон сидел полуотвернувшись, глядя на потухающий закат. Теперь там светилась лишь узкая рдяная полоса, а над нею стояло невесть откуда приплывшее круглое облако, похожее на подожженную соломенную скирду. Еще выше, где небо было уже зеленовато-прохладным, мигала большая звезда. Мы ехали медленно и тряско, и бутылки звонко булькали на заднем сиденье.
– Этот-то, белоголовый… в самом деле помер? – спросил вдруг дядя Мирон.
– Нет, – поспешно сказал я.
– Ну вот! Так я и думал… А чего ж ты на живого человека смерть покликал? Мало ему без того довелось?
– Так нужно. Это литературный прием, – объяснил я.
– Да какой же то, к черту, прием, коли человек жив остался! Теперь-то он где ж находится? Там, что ли? В Литве?
– Там.
– Ну?
– Больше ничего.
– А домой чего не едет? В Шелковку свою?
Впереди показалась наша с матерью хата, и мне уже трудно было что-либо ответить…
Тут тоже был крошечный палисадник. Он притаился посередине двора на том самом месте, где тогда рос калачник – незаказанная утеха для всех, с кем я водился. Только на нашем дворе – кто ж его потопчет! – он и вымахивал такой: зерна-коржички с пуговку. Две горсти съешь, а третью и не захочешь… Наш всегда пустовавший сараишко Михан переделал. Теперь он стал длиннее, просторнее, и соломенная крыша сидела на нем круто, по-чужому. Я прошел к нему и незаметно для дяди Мирона погладил притолоку ворот, – она, окостеневшая, потрескавшаяся, была прежней, к ней прикасались когда-то материны руки… В сарае шумно вздыхала корова и стонал боров.