Размер шрифта
-
+

Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине - стр. 38

Говорят, что окна ТАСС
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Или:

На мир взираю из-под столика.
Век двадцатый, век необычайный,
И сколь хорош ты для историка,
Столь для современника печальный.

Солоухин не очень-то выделялся в то время. Моим кумиром был Григорий Поженян. Он ходил весь в орденах и медалях, а стихи читал с таким напором, что всех оттеснял и был первым поэтом. Говорил, что чемпион черноморского флота по боксу, и, действительно, победоносно работал кулаками в нередко возникавших в баре и около него драках. Тогда, в 1947-м, 1948‑м, – первыми поэтами вместе с Поженяном считались Урин, Кобзев, Бушин, Шуртаков, Рампах (Гребнев), Калиновский и этот, как его, «коммунисты, вперед, коммунисты, вперед», – Межиров. Солоухин, как и Тендряков, занимали скромное место в их буйной компании. Расула Гамзатова, худого, носатого, в грязной шинели (на фронте он не был), никто всерьез не принимал, ни о каких евтушенках мы и слыхом не слыхивали. Но вот остались со мной навсегда строки, произносимые низким солоухинским голосом, с его владимирским говором:

Здесь гуще древесные тени,
Отчетливей волчьи следы,
Свисают сухие коренья
До самой холодной воды.

Мы, актеры, учили их читать стихи. Теперь я понимаю, что это глупости. Солоухин напевал свои строки басисто и торжественно. И незабываемо.

Где теперь Калиновский, где Урин, где Межиров и другие комсомольские поэты? Впрочем, где Межиров – известно – в Израиле. Другие имена остались от того курса литинститута – Тендряков, Шуртаков, Бушин, Бондарев и среди них на первом месте стоит имя Владимира Алексеевича Солоухина. Можно без конца говорить о значении творчества Солоухина, но лучше Священного патриарха всея Руси Алексия II не скажешь. У гроба Солоухина в храме Христа Спасителя он произнес: «Владимир Алексеевич первым начал духовное возрождение нашей жизни, первым пробудил в нас национальное самосознание».

Собрались у дома и пошли по деревне на кладбище. Деревенская улица вся покрыта натечным льдом. После оттепели ударил мороз и по дороге можно было кататься на коньках. Поэтому шли, держа друг друга под руки.

Впереди меня шла шеренга, в которой мой зять и Володя Алексеев поддерживали мою жену, а я слева держал священника отца Валерия, справа же за меня держалась учительница из села Карачарова Нина Трофимовна.

Отец Валерий, высокий, черная борода с проседью, шел в кроссовках, выглядывающих из-под длинного подрясника.

– Мы в детстве приходили походом в Алепино к писателю Владимиру Алексеевичу Солоухину. Беседовали с ним. Он нас принимал, да… Ловили здесь рыбу внизу. Пионерами мы тогда были. Да… Шестьдесят третий год. Я учился в седьмом классе. Он как раз тогда написал «Черные доски», и его хотели, как будто, из Союза писателей… удалить. Он тогда удивлялся, в Рождественском колокольню повалили, лежала. Он возмущен был.

Страница 38