Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине - стр. 37

– Ну, пойдем, пойдем, Саша, милый, заходи.

На первом этаже переделкинской дачи жил тогда Борис Можаев, Солоухин – наверху. Закусывали грибами. Владимир Алексеевич, возвращаясь из Алепино, скупил на шоссе все продававшиеся грибы, свалил несколько ведер в багажник, привез в Переделкино и засолил. О своем собственном способе засолки грибов, простом и быстром, он рассказывал не без гордости. Грибы действительно были хороши. Повспоминали горы, посетовали на смуту. Он подарил мне только что вышедшую книгу «При свете дня».

– Что теперь? – спрашиваю.

И Солоухин принялся мне рассказывать об Аркадии Голикове.

– Что ты, Саша, что ты… – поднимал он голову характерным для него образом, словно кивал головой вверх, а не вниз. – Нас то учили, что Гайдар командовал в шестнадцать лет полком, а он на самом деле был начальником расстрельной команды. Тухачевский его, как известного палача, взял на подавление Антоновского восстания, и он уничтожал целые деревни с женщинами, стариками и детьми. А потом в Хакасии так развернулся… Все документально, все из архивов ЧОНа.

– А ты не боишься? – спросил я, и он ответил:

– У меня есть девиз Чингизхана. Не знаешь его?

– Нет.

– «Боишься – не делай, делаешь – не бойся».

Потом он привел этот свой девиз в «Последней ступени».

– Оля, у меня есть все книги папины, а вот «Последняя ступень» не подписана. Подпиши мне, пожалуйста, – попросил я.

– Ну что вы, Александр Александрович, разве я имею право подписывать папины книги?

– Кто же теперь подпишет?

– Мог только он.

В ее глазах стояли слезы.

Оля ушла, а я продолжал ходить по дому, хотя и чувствовал себя неловко: кругом лежат личные вещи Солоухина, будто вторгся я без спроса в его комнаты, в его жизнь. Однажды позвонил мой товарищ по альпинизму и говорит: «Один мой друг хочет познакомиться с Солоухиным. Мы на колесах, давай поедем к нему в Переделкино». Я ответил, нет, не могу, мне неудобно его беспокоить. Товарищ мой понять этого не мог: «Вы же старые друзья, в горах вместе были. Подумаешь, беспокоить…» Как я мог объяснить ему, что для меня Солоухин? Да, мы знакомы полвека и были дружны, нас связывало многое, но… Но я всегда чувствовал себя младшим братом Владимира Алексеевича, он мой учитель. Хотя мы почти ровесники, именно он, его книги определили мое место на земле. И, думаю, не только мое.

После войны я учился в Театральной школе-студии Ю. А. Завадского, а сестра моя Лидия была студенткой Московского Городского Театрального Училища. Вокруг нее, красавицы, всегда вились поклонники, в том числе и студенты литинститута. За одного из них она вышла замуж. Я же в то время был кинозвездой: снялся в главных ролях в трех фильмах, меня все знали. И вот мы, театральные студенты, дружили с литинститутовцами. На площади Пушкина в одноэтажном доме располагался тогда знаменитый «бар номер четыре». Литинститут рядом. Мы собирались в этом баре, читали стихи, с задором молодости и не без рисовки говорили об искусстве, театре, литературе. Но с оглядкой. Нехорошее было время. Сажали. Верхом смелости тогда считались четверостишия Николая Глазкова, помню их до сих пор.