Ворон. Сыны грома - стр. 25
– Вода холоднее, чем кажется, – сказал я.
Кинетрит плавала легко. Время от времени она переворачивалась и лежала на спине, как, играя, делают тюлени.
– Отец рассказывал, что римляне выкладывали камнем огромные ямы и наполняли их водой, которая всегда была теплой.
– Как же им удавалось делать так, чтобы она не остывала? – недоверчиво спросил я.
– Внизу они устраивали каменные клети, где разводили огонь. Тепло поднималось и нагревало воду.
– Тогда ясно, почему их империя распалась, а Рим сгорел дотла.
Я представил себе теплый край, где мужчины лениво лежат в больших каменных котлах. И пока они трут друг другу спины, воины с дикими очами грабят и жгут их дома.
– Дураки, – пробормотал я, зачерпывая горсть песку, чтобы потереть себе под мышками. – От теплой воды мужчина раскисает.
При этих словах я вздрогнул от холода и снова нырнул, а когда вынырнул и стал оглядываться, ища Кинетрит, то увидел лишь ее ступни: они поднимали брызги и оставляли после себя дорожку на воде. Я позвал девушку, но шум волны, плеск от собственных движений и тюленьи крики помешали ей меня услышать. Я поплыл следом, лягаясь и словно норовя уцепиться за воду руками.
Когда Кинетрит остановилась, я был изнурен. Прежде мне и в голову не приходило, что от плавания сила вытекает из мужчины, как кровь из перерезанной жилы. Потеряв уважение к римлянам, я зауважал рыб. Мы уплыли не очень далеко, но оставили позади «Змея» (Бьорн и Бьярни, снова поднявшиеся на борт, проводили нас гиканьем) и обогнули небольшой каменистый мыс, о который плескались волны. За камнями мы увидели укромную бухточку, где можно было перевести дух.
– Тебе… пора… отдохнуть, – с трудом проговорил я.
К моему облегчению, Кинетрит уже направилась к бухте.
Когда я выбрался на берег (полоса песка была так коротка, что от одного ее края до другого легко долетело бы копье), Кинетрит сидела, обхватив колени и встряхивая волосами. Я сел на мелководье, лицом к восходящему солнцу, и притворился довольным, хотя, по правде, просто не хотел вставать. Внезапно песок у меня под рукой зашевелился. Отшатнувшись, я увидел камбалу, которая стремительно бросилась прочь, подняв вихрь песчинок. Белые чайки кричали и кувыркались в бледно-голубом небе, напоминая нам о том, что в этой бухте мы незваные гости.
– Такое купание отмыло, наверное, даже тебя, – крикнула Кинетрит.
– Ты права, – отозвался я, глянув через плечо. – Эту грязь я долго на себе носил, и она стала упрямой, как Брам Медведь.
Я снова принялся себя скрести и вдруг вздрогнул от прикосновения женских пальцев к моим плечам. Подняв голову и посмотрев Кинетрит в глаза, я с усилием сглотнул. Потом взял протянутую мне руку и встал. Несколько мгновений мы оба молчали, слушая крики чаек и плеск волн, кусавших берег. Затем Кинетрит повела меня к травянистой прогалине, поросшей астрами. На упругих листьях и цветах сидели бесчисленные черно-оранжевые бабочки. При нашем приближении они всполошились, словно подхваченные ветром лепестки. В первом свете дня глаза Кинетрит были зелены, как изумруд, и казались бесконечными, будто не знали никаких границ. Ее взор скользил по мне, как корабль-дракон по дороге китов. Ее пальцы коснулись моей щеки, затем бороды, и я задрожал так, будто мы никогда раньше не притрагивались друг к другу. Когда мы опустили веки, чтобы зрение уступило место осязанию, моя душа поплыла, точно лодка, снявшаяся с якоря. Кинетрит обхватила мою голову, я наклонился, и наши губы сомкнулись. По спине у меня пробежали мурашки, когда я понял, что мое возбуждение стало очевидным и теперь его уже не скрыть. Она приоткрыла уста, мы соприкоснулись языками, и, едва я ощутил ее вкус, кто-то, сидящий в глубине моих помыслов, разразился бранью: эта женщина привязала меня к себе прочнее Глейпнира.