Волшебница на грани - стр. 52
- Боюсь даже спрашивать, зачем тебе к нему, - усмешка Генриха сделалась нервной и кривой.
- Говорю же, родимое пятно в тылу. Это единственное, что можно предъявить пластическому хирургу.
- Вот как, - Генрих залпом выпил молоко, и я самым непринужденным тоном спросила:
- Что-то не так? Мне кажется, ты злишься.
Генрих вздохнул.
- Не знаю. Мне отчего-то не по себе. Очень сильно не по себе.
Значит, все-таки ревнует. Меня тоже мазнуло холодком по плечам. С другой стороны, чему тут удивляться? Генрих четыре года провел в заточении, я была первой женщиной, которую он увидел, но воспитание и благодарность за свое освобождение не позволяют ему идти в атаку и рубить сплеча.
Или же все дело просто в том, что я достаточно нравлюсь ему, чтобы ревновать, и недостаточно, чтобы что-то предлагать. Иногда это единственно верное объяснение.
- Мне, честно говоря, тоже, - призналась я. – Что, если это и в самом деле Ланге? Что мы будем делать, Генрих?
Он ободряюще улыбнулся, поставил стакан и протянул мне руку.
- Иди сюда, Милли.
Мне сделалось одновременно жарко и холодно. Я поднялась и шагнула к нему, запоздало подумав, что в доме могут быть слуги, у которых наверняка ушки на макушке. Генрих взял меня за руку и посмотрел так, что я невольно почувствовала, как ноги делаются ватными.
- Я не позволю ему тебя обидеть, - произнес он, глядя мне в глаза. – Он не причинит тебе ни малейшего вреда. Обещаю.
- Я верю, - ответила я, не сводя с него взгляда. Мне нравилось смотреть на него – и сейчас Генрих это понимал.
«Ты ведь не разобьешь меня?» - хотелось мне спросить. Но я, конечно, не стала спрашивать.
В таком случае ответ немного предсказуем. И не имеет отношения к тому, что все-таки будет потом.
Просто мы все хотим казаться лучше, чем мы есть. И иногда даже сами верим в то, что говорим.
- А если это Ланге? – спросила я, понимая, что Генрих сейчас выпустит мою руку, и этот хрупкий момент единения рассыплется и растает. Мы снова будем партнерами по приключению, а не частью чего-то единого и важного. – Что тогда?
- Тогда я подаю знак марвинцам. Они забирают Ланге, а я иду забирать свою корону у дяди Олафа, - ответил Генрих и вдруг спросил: - Тебе страшно, Милли?
Я перевела взгляд за окно, где царила бархатно-черная южная ночь, полная шелеста сверчков и запахов растений. Конечно, мне было страшно, но…
«Господи, я, кажется, влюбляюсь в него», - подумала я, и это было еще страшнее.
- Да, - кивнула я. – Мне просто никогда еще не приходилось идти в лапы маньяка, вот и дрожу немножко.
Генрих улыбнулся, поднялся с дивана и осторожно, будто боялся спугнуть, погладил меня по щеке. Кажется, во мне все окаменело. Кажется, я перестала дышать.