Внук Донского - стр. 56

Библиотекарь проводил нас до ворот. Попрощались сердечно. Фокий пообещал, что вознаградит гостеприимного монаха, как только сам войдёт в силу. Настала очередь и нашему расставанию. Крепко обнявшись на прощание, мой подельник сунул в руку записку на пергаменте и велел передать своему бывшему подчинённому.

– В граде живе знамец, дьяк мой бывый[380] Алимпий. При дворе княжа Юрия не последний муж. Солещи ему сию вестку от ми. Он пособнет те с радостию, – сообщил мне партнёр и, вздохнув, добавил: – Узрю ли тя паки, друже мой Митка? Поне мал летами, да доблиен[381]. Ато те ангелы горни[382] пути мостят.

И мы пошли в разные стороны. Я какое-то время смотрел ему вслед. Стать, походка, всё выдавало в нём воина, но не монаха. Пергаментный лоскуток оказался с одной стороны шпаргалкой с молитвами. С другой, чистой стороны рукой Фоки было написано уверенным почерком: «Друже мой Алимпие. Сей отроче есть сподручник мой Димитрие. Ряд к те емле. Пособи ему».

На галицком посаде уже кипела, клокотала и била гейзером обыденная суета, несмотря на раннее утро. Простые люди на Руси всегда уважали монахов и священников, в отличие от жителей Западной Европы. Считалось, что монахи в монастырях молитвами и праведностью притягивают святость на земли близлежащие, насыщают ею людей, на них проживающих. Ради этого люди были готовы делиться всем с насельцами монастырскими, чтобы только не прекращались молитвы распевные да звон колокольный благовестный. Иногда люди подходили и просили благословения, а у меня даже креста на теле не имелось. И смех, и грех.

Никакого переполоха по факту побега не наблюдалось. Представляю себе лицо конченой твари Кирияка, когда ему доложат о нашем с Фокием исчезновении. Жаль, что теперь нет соответствующей техники, чтобы такой момент запечатлеть.

Западный вход в город венчала надвратная башня. В огороженном крепостными стенами пространстве располагались преимущественно усадебные строения знати. Простолюдины редко проходили в город, в основном только по работам, в докучную[383] палату княжеского дворца и в две церкви – деревянную Всемилостивейшего Спаса и каменную Рождества Пресвятой Богородицы, построенную на холме около дворца правителя.

Усадьбу дьяка Алимпия не пришлось долго искать. Она располагалась в нижней части города возле деревянной церкви. Мальчишки проводили меня до невеликой, но добротной и уютной усадебки. Долго стучал в резные ворота. Ширина улицы в городе была величиной непостоянной. Она то сужалась, где даже всадникам было трудновато разъехаться, то расширялась до размеров площади. Там, где я стоял, было как раз узковато. Приходилось попросту вжиматься в забор. Хорошо, что улицы в Галиче были вымощены деревянным брусом. Не взмётывалась пыль после проезда всадников, которые обычно проносились бешеными экспрессами, не опасаясь сбить людей. Сословность проявлялась внешне не только в одеждах и наличии оружия на поясе, но и в способах передвижения. Если верховой, то значит, знатный. Простолюдин, не успевший увернуться и попавший под копыта лошади, считался сам виноватым.