Вне сезона (сборник) - стр. 26
Он встал и пошел ее искать. Куда она подевалась? В самом деле, у пассажиров горло пересохло, а она стоит и треплется по-английски с каким-то капиталистом.
Она болтала, щурила свои глаза, улыбалась своим ртом, ей, видно, было приятно болтать по-английски. Капиталист стоял рядом с ней, высоченный и худой, с седым ежиком на голове, а сам молодой. Пиджак у него был расстегнут, от пояса в карман шла тонкая золотая цепочка. Он говорил раскатисто, слова гремели у него во рту, словно стукаясь о зубы. Знаем мы эти разговорчики.
– Поедем, дорогая, в Сан-Франциско и будем там пить виски.
Она: Вы много себе позволяете.
Он: В бананово-лимонном Сингапуре… Понятно?
Она: Неужели в самом деле? Когда под ветром клонится банан?
Он: Забрались мы на сто второй этаж, там буги-вуги лабает джаз.
Кирпиченко подошел и оттер капиталиста плечом. Тот удивился и сказал: «Ай эм сори», что, конечно означало: «Смотри, нарвешься, паренек».
– Спокойно, – сказал Кирпиченко. – Мир – дружба.
Он знал политику.
Капиталист что-то сказал ей через голову, должно быть:
– Выбирай, я или он, Сан-Франциско или Баюклы.
А она ему с улыбочкой:
– Этого товарища я знаю, и оставьте меня, я советский человек.
– В чем дело, товарищ? – спросила она у Кирпиченко.
– Это, – сказал он, – горло пересохло. Можно чем-нибудь промочить?
– Пойдемте, – сказала она и пошла впереди, как какая-то козочка, как в кино, как во сне, ах, как он соскучился по ней, пока курил там в носу.
Она шла впереди, как не знаю кто, и привела его в какой-то вроде бы буфет, а может быть, к себе домой, где никого не было и где высотное солнце с мирной яростью светило сквозь иллюминатор, а может быть, через окно в новом доме на 9-м этаже. Она взяла бутылку и налила в стеклянную чашечку, а та вся загорелась под высотным солнцем. А он смотрел на девушку, и ему хотелось иметь от нее детей, но он даже не представлял себе, что с ней можно делать то, что делают, когда хотят иметь детей, и это было впервые, и его вдруг обожгло неожиданное первое чувство счастья.
– Как вас звать? – спросил он с тем чувством, которое бывало у него каждый раз после перевала, – и страшно, и все позади.
– Татьяна Викторовна, – ответила она. – Таня.
– А меня, значит, Кирпиченко Валерий, – сказал он и протянул руку.
Она подала ему свои пальцы и улыбнулась.
– Вы не очень-то сдержанный товарищ.
– Малость есть, – сокрушенно сказал он.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ее разбирал смех. Она боролась с собой, и он тоже боролся, но вдруг не выдержал и улыбнулся так, как, наверное, никогда в жизни не улыбался.