Власть над миром. История идеи - стр. 52

Британский журналист У. Т. Стид в статье, написанной вскоре после первой Гаагской конференции, говорил о своем потрясении от контраста между двумя формами интернационализма, сформировавшимися на пороге нового столетия. Внутри Европы цивилизация означала мир; за ее пределами – жестокость. В Париже посетители Всемирной выставки посиживали в шезлонгах в тени Эйфелевой башни и наблюдали за вращением планеты на модели гигантского Globe Celeste, с открытым ртом замирали перед первыми звуковыми картинами и эскалаторами. И в этот самый момент «новый интернационализм», как Стид его назвал, с неистовой силой буйствовал в Китае, оказавшемся под контролем «разношерстной толпы людей с разных континентов, разных религий и рас». Поэтому необходимо было как можно быстрее, продолжал Стид, воспользоваться возможностью, предоставляемой Гаагской конвенцией, и создать международный комитет, который смог бы выяснить все факты. Поднятый им вопрос заключался в том, сможет ли подлинный интернационализм, в котором мир так нуждался, обуздать захватнический дух международного вторжения и «силы алчности, наживы и неукротимой агрессии»[91].

Какие бы факторы ни привели к восстанию, поведение международной экспедиции, сформированной для подавления мятежа китайских националистов, известного как Восстание боксеров, наглядно продемонстрировало, что стояло на кону во время дискуссий в Гааге. Русские отправили войска в Китай с приказом действовать в рамках международного права в том смысле, в каком сами его понимали; солдат проинструктировали вести себя сдержанно, избегать «ненужного кровопролития» и платить за товары, которые они конфисковали. Немцы заняли куда более жесткую позицию. Китайцы для них не просто стояли вне закона – они являлись законным объектом мести. Кайзер Вильгельм, провожая своих солдат, произнес чудовищную речь; упоминания в ней о гуннах так встревожили дипломатов, что они опубликовали сильно отредактированный вариант, добавив в речь откровенно подложные фрагменты, например о том, чтобы «открыть путь для цивилизации раз и навсегда»[92].

Острая дихотомия между цивилизованными народами и варварами, таким образом, вела к печальным последствиям; однако сами по себе Гаагские соглашения не были решением всех проблем, в том числе и потому, что оставляли много простора для интерпретации. В Бельгии в 1914 г. – когда немцы показали британцам и американцам, что и вправду являются гуннами, – германская армия в действительности следовала собственным представлениям о том, что допускалось новыми правилами войны. Во многом, как и британцы в Египте, в одностороннем порядке переписывавшие правила оккупации, они решили, что «передача власти» от бельгийского короля оккупационным войскам отменяла его компетенции суверена. Немцы присвоили себе право переписывать законы и издавать декреты, упразднять местные власти и использовать экономику в собственных военных целях. В Сербии армия Габсбургов также действовала с позиций диктата, беспощадно карая за любое сопротивление и одновременно стремясь сохранить личину сурового, но честного носителя справедливости. В Гаагской конвенции формулировки, касающиеся передачи власти от бывшего суверена к новой оккупационной власти, были весьма расплывчатыми – такова оказалась цена за стремление в первую очередь добиться всеобщего согласия