Владимир Набоков. Русские романы - стр. 33

высоко ценились им, Ниной Берберовой, недавно бросившей В. Ходасевича, встретился с друзьями отца, Павлом Милюковым, Александром Бенуа. Вот как вспоминает об этом Нина Берберова: «В “Последних новостях” он в те годы был гостем. Когда приезжал из Берлина, кругом него были люди, восторженно его встречавшие, люди, знавшие его с детства, друзья Владимира Дмитриевича (его отца, одного из лидеров кадетской партии в Думе), русские либералы, Милюков, вдова Винавера, бывшие члены Петербургской масонской ложи, дипломаты старой России, сослуживцы Константина Дмитриевича (дяди Набокова), русского посла в Лондоне… Для всех этих людей он был “Володя”, они вспоминали, что он “всегда писал стихи”, был “многообещающим ребенком”, так что не удивительно, что теперь он пишет и печатает книги, талантливые, но не всегда понятные каждому (странный русский критический критерий)»[115].

Длинный ряд новых лиц состоял из писателей Михаила Осоргина, восхищавшегося талантом Сирина, Бориса Зайцева, хранившего обиду на него за жестокую рецензию, Александра Куприна, чья проза Сирину нравилась. «В тридцатых годах помню Куприна, – писал Набоков в «Других берегах», – под дождем и желтыми листьями поднимающего издали, в виде приветствия, бутылку красного вина»[116]. Но особенно близко он сошелся с Фондаминским, Алдановым и Ходасевичем, к которому ездил знакомиться на окраину Парижа в его тесную темную квартиру. На встречу с Сириным Ходасевич пригласил молодых поэтов: Нину Берберову, Юрия Терапиано, Владимира Вейдле, Валерия Смоленского. «Я сошелся с Ходасевичем, – вспоминал Набоков, – поэтический гений которого еще не понят по-настоящему. Презирая славу и со страшной силой обрушиваясь на продажность, пошлость и подлость, он нажил себе немало врагов. Вижу его так отчетливо сидящим со скрещенными худыми ногами у стола и вправляющим длинными пальцами половину “Зеленого капораля” в мундштук»[117]. Нина Берберова в мемуарах приводит разговор Сирина и Ходасевича: «Оба раза в квартире Ходасевича (еще недавно и моей, а сейчас уже не моей) в дыму папирос, среди чаепития и игры с котенком происходили те прозрачные, огненные, волшебные беседы, которые после многих мутаций перешли на страницы “Дара”, в воображаемые речи Годунова-Чердынцева и Кончеева. Я присутствовала на них и теперь – одна жива сейчас, свидетельница этого единственного явления: реального события, совершившегося в октябре 1932 года (улица Четырех Труб, Биянкур, Франция), ставшего впоследствии воображаемым фактом…»[118]

Сирин побывал в двух крупнейших французских издательствах, «Грассе» и «Файяр» – они скоро станут издавать его книги во Франции. Познакомился с переводчиками своих романов – Денисом Рошем, который перевел «Защиту Лужина», и Дусей Эргаз, которая в будущем переведет «Камеру обскура» и станет его главным литературным агентом в Европе. Он был представлен Жану Полану (Jean Paulhan), центральному персонажу парижской литературной жизни. Полан был в восторге от рассказа о швейцарской гувернантке Набокова «Mademoiselle O» и предложил напечатать его в журнале «Mesures», где был главным редактором. Это Полан предложил Набокову в 1937 году написать для Nouvelle Revue Française, главного французского литературного журнала, эссе о Пушкине, которым и стало «Пушкин, или Правда и правдоподобие» («Pouchkine, ou le vrai et le vraisemblable»). И еще. Владимир завязал теплые отношения с французским философом и драматургом Габриэлем Марселем.