Виноваты звезды - стр. 31

Отослав письмо, я снова позвонила Огастусу, и мы до ночи говорили о «Царском недуге». Я прочла ему стих Эмили Дикинсон, строку из которого ван Хутен взял в качестве названия для романа[4], и Огастус сказал, что у меня хороший голос для декламации и я недолго останавливаюсь в конце строк, а потом добавил, что шестая книга из серии «Цена рассвета» – «Утверждено кровью» – тоже начинается со стиха. Минуту он искал книгу и наконец прочел:

– Признайся, жизнь не удалась: / Ведь ты не можешь вспомнить, / Когда в последний раз / Поцеловал кого-нить.

– Неплохо, – сказала я. – Но слегка претенциозно. Надеюсь, Макс Мейхем назовет стишок «дерьмом для неженок».

– Ага, сквозь стиснутые зубы. Слушай, Мейхем то и дело скрипит зубами! Он заработает себе синдром Костена[5], если выйдет живым из этой передряги. – И через секунду Гас спросил: – А ты когда в последний раз целовалась?

Я задумалась. Мои поцелуи – все случились до диагноза – были слюнявыми и неловкими, с ощущением, что мы, дети, играем во взрослых. Но времени, конечно, прошло много.

– И не вспомнить, – ответила я наконец. – А ты?

– Я сорвал несколько хороших поцелуев с моей бывшей подружкой Каролин Мэтерс.

– Сто лет назад?

– Последний – менее чем год назад.

– А что произошло?

– Во время поцелуя?

– Нет, у тебя с Каролин.

– О, – сказал Гас. И через секунду ответил: – Каролин уже не страдает от пребывания в бренном теле.

– О-о, – вырвалось у меня.

– Да.

– Прости, – быстро произнесла я.

Я знаю много умерших, но никогда ни с одним не встречалась. Даже представить себе такого не могу.

– Это не твоя вина, Хейзел Грейс. Все мы лишь побочные эффекты, верно?

– «Колония морских рачков на грузовом судне сознания», – процитировала я «Царский недуг».

– Ну ладно, – сказал он. – Пойду, пожалуй, спать. Уже час ночи.

– Ладно, – согласилась я.

– Ладно, – откликнулся он.

Я засмеялась и еще раз сказала:

– Ладно.

И в трубке стало тихо, хотя он и не нажал отбой. Мне даже показалось, что он здесь, в моей комнате. Даже еще лучше: будто я не в моей комнате, а он не в своей, и мы где-то в другом месте, призрачном и эфемерном, которое можно посетить только по телефону.

– Ладно, – сказал он спустя целую вечность. – Может, «ладно» станет нашим «всегда».

– Ладно, – отозвалась я.

И тогда Огастус наконец повесил трубку.

Когда Огастус написал Питеру ван Хутену, то получил ответ от него уже через четыре часа. Мне же не пришло ничего и через два дня. Огастус убеждал меня, что просто мое письмо лучше и поэтому требует более продуманного ответа, что ван Хутен, очевидно, старательно составляет пояснения к моим вопросам, и на создание столь блестящей прозы нужно время. Но я все равно переживала.