Вид с Монблана - стр. 2
Сложенные из темно-красного кирпича, как бы изнутри прокаленные, простые и надежные, похожие, благодаря чуть зауженным окнам, на средневековые крепости, эти здания фиксировали местность, придерживали ее так же, как тяжелое пресс-папье, бронзовый колокольчик и массивная чернильница с медной крышечкой придерживали на письменном столе старика бумаги, готовые улететь при любом сквозняке.
Комнату в многонаселенной коридорного типа квартире отец мальчика получил от работы. А до того молодые жили на Петроградской стороне, то у одной, то у другой родни. Отдельную комнату в коммуналке родители называли счастьем, потому что она была своя. «Какое счастье», – говорила мама, застилая по воскресеньям обеденный стол свежей скатертью. «Какое счастье», – говорила она, купая мальчика в оцинкованном корытце, похожем на серебряный кораблик. «Какое счастье», – говорила она, отдергивая по утрам занавески на высоком окне, и добавляла: «Наша рабочая слобода».
Когда мальчик подрос, он догадался, что жить маме нравилось больше «на левом берегу». Часто в свободные от дежурства вечера она, пораньше забрав мальчика из детского сада, выезжала с ним в город.
Места, по которым они гуляли, мама называла не так, как называли их соседки, когда готовили обед на большой коммунальной кухне, и не так, как называли их в его детском саду, а потом в школе. Республиканский мост волшебным образом превращался в Дворцовый, проспект Двадцать пятого Октября в Невский проспект, а площадь Жертв Революции – в Марсово поле.
В доме на Пустой улице, кроме обычных жильцов, имелись еще и выселенные. Так называли между собой соседки несколько учительских семей, переселенных на правый берег из города. В коммуналке мальчика такая семья тоже была. И состояла она из одного-единственного человека – старика.
Раньше старик жил на Васильевском острове и преподавал историю. «В какой-то майской гимназии», – сказала на кухне соседка Антонина.
Но за год до рождения мальчика преподавать историю старику запретили и из прежней квартиры выселили.
На новом месте ему предложили вести русский язык и литературу. Кто-то из учителей потом рассказывал, что в ответ на это предложение старик рассмеялся. Но директор пожалел его и дал работу в школьной библиотеке.
Жильцы старика не любили и побаивались, потому что он ни с кем не разговаривал. Ни с кем, кроме мамы мальчика.
Соседки Евдокия с Антониной говорили про старика «этот, из бывших» и, когда приходила его очередь убирать места общего пользования, донимали мелкими придирками.
А мама старика защищала. Даже когда незадолго до войны отца мальчика арестовали за неудачный вредительский запуск ракеты на полигоне, мама не боялась защищать старика.