Ветеран Армагеддона - стр. 21
Некоторое время он с торжеством смотрел, как его муза бежит по дорожке, часто взмахивая крылышками и безуспешно пытаясь взлететь. Крылышки по сравнению с комплекцией музы Алины были слишком маленькими, и оттого муза казалась похожей на осу.
Заметив соседа, Зарницкий оскорбительно ткнул в Лютикова пальцем и снова заорал:
– Его поэтграмоте учи! Я и сам знаю, что с чем можно рифмовать, а что нельзя! Графоманка! Формалистка! Тебе фельетоны в газету писать, на не стихи сочинять!
Приглядевшись к соседу, Лютиков внезапно понял – водки у того в доме было действительно много. Как и самомнения, что жило в душе Зарницкого.
Кроликов-Зарницкий боевым петухом потоптался на пороге своего коттеджа, потом совершенно неожиданно и неизвестно зачем показал Лютикову кулак, после чего скрылся в доме.
Над экспериментальной обителью стояла тишина.
Она была такой прозрачной, что было слышно, как плачет и вздыхает на маленьком белом облачке муза Алина. Лютиков пожал плечами.
К скандалам он привык. При жизни у него в соседях такой же тип был, каждый раз после выпивки гонял свою жену по лестничной площадке. А выпивал он почитай каждый день. Но тот был мужик грубый и необразованный, в магазине «Овощи» грузчиком работал. Как его можно было сравнивать с Кроликовым-Зарницким? С тем, кого в обществе называли инженером человеческих душ? Тут и сравнивать было нельзя, да вот приходилось!
Он посидел еще немного над блокнотом, задумчиво покусывая самописку, и совсем неожиданно для себя вывел:
Прочитал и удивился написанному. Никогда он таких стихов не писал, похоже, что смерть и в самом деле как-то изменила лютиковскую душу.
Нинель прилетела с некоторым запозданием, когда Лютиков уже решил, что музы не будет.
– Успокоился? – кивнула она в сторону домика Зарницкого.
– Молчит, – неопределенно сказал Лютиков. – Староста у него уж полчаса как сидит. Успокаивает, наверное…
– Ты знаешь, что этот козел отмочил? – Муза Нинель сунула Лютикову листок бумаги. – Полюбуйся, шикарные творения! Такого при всем желании выдумать невозможно!
Лютиков углубился в чтение.
Да-а, такое написать было трудно. Даже если очень сильно захотеть. Первое четверостишие выглядело следующим образом: