Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - стр. 54
налетом следовать на плечах неприятеля в Ярослав, к[ото] рый теперь легче бы было взять, чем потом.
Штабные уверяют друг друга, что за границей уже распространились слухи о нашем высокогуманном обхождении с пленными. О германцах же передают такой по-моему вздор, что они и отравляют холерными культурами колодцы, и режут у пленных сухожилия рук, ч[то] б[ы] делать их неспособными!! По газетам видно, что в Петерб[ург]е «возносятся молитвы об укреплении народа в трезвости»; пишут еще там такие высокопарные вещи: «русские войска победоносно вступают в Галицию, и их встречают как избавителей, со слезами восторга и с молитвами… Миллионы братьев томятся в тяжелой неволе…» Так пишется история!!
Около 2 часов дня прибыли в Добры; остановились в квартире униатского священника. На стене – портреты Франца-Иосифа и Пия-папы[180]. Вчера обратил внимание на красоту и телосложения, и обмундирования пленных офицеров (немцев); занимаются своей внешностью они уж чересчур! На ночь их поместили на полу возле моей комнаты, перед окнами к[ото] рой стоял часовой у денежн[ого] ящика, перед дверьми же – часовые, окарауливавшие названных офицеров. О, Господи, скорее бы кончилось это тяжелое испытание – в воздухе висит матерщина, вовсю гуляет русский кулак, озлобление нравов; скорбно звучат струны моего сердца[181]… В помещении униатского священника нашел «Твори Т. Шевченко з малюнками. Кобзарь. Видання В. Яковенко, издан. типограф. Эрлих Ю. Н., СПб., 1911 г.».
Вечером был во всенощной в униатской церкви, где служил полковой священник. По донесениям из двух источников – Ярослав будто бы взят[182]. Австрийцы, объятые паникой, будто бы бегут, вера в их успех у них гаснет. Осталась из их армии будто бы лишь одна треть! Сенява, взятая 3-м Кавк[азским] корпусом, горит, вся разграблена. Горят здесь и владения кн[язя] Чарторыйского[183]…
Поселился с двумя генералами в одной комнате, Лопатиным и Добрышиным: сущая беда – чуждые для меня люди; не могу взяться за дневник – испытующие любопытствующие взоры. Улучил несколько минуток для этого в углу у интендантов в писарской.
7 сентября. Дождь, слякоть. С юга, со стороны Ярослава, редкое буханье из пушек. Ночью, по заявлению моих генералов, я сильно кричал: командовал в атаку и в штыки!.. Едят все и невыносимо чвакают, ужасно раздражают, да эти еще генералы с своими всеми возимыми удобствами – умывальниками и сральниками…
Ужасно мы бедствуем в продовольственном отношении; стол скверный; нельзя достать ни яиц, ни молока; бедствуют и несчастные лошадки – не хватает овса и сена. Еще ужаснее то положение, что тыл наш совершенно не устроен. Наши «победы» представляются мне каким-то недоразумением судьбы: зачем бегут австрийцы? Только бы понаперли теперь они на нас, и мы, при теперешнем бездорожье и нашей необеспеченности в существенных ресурсах, были бы, кажется, смяты!! Наша мощь а глазах австрийцев мне кажется лишь воображаемой. Упадок духа – великий отрицательн[ый] фактор при всем совершенстве даже и материальной части.