Век самопознания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала XX века до наших дней - стр. 58
Папа принимает нас в полосатом халате. Глаза у него не сердитые, только грустные. Он ведь не может выглядеть сердитым… Эльза, если бы ты мне тогда добыла деньги, – это он подумает, но не скажет. У него не хватает духа упрекать меня. Он ведь такой добрый, только легкомысленный… Письмо ко мне также легкомыслие. Ему, может быть, совсем не пришло в голову, что Дорсдай может воспользоваться этим случаем как поводом потребовать у меня такой низости. Он хороший друг нашего дома, он уже дал однажды папе восемь тысяч взаймы. Можно ли было ждать от него такой вещи? Вначале папа, наверное, испытал все остальные средства. Чего только не пришлось ему проделать, прежде чем он поручил маме написать это письмо? Бегал от одного к другому… И все ему отказали. Все так называемые друзья. И теперь Дорсдай – его последняя надежда, его последняя надежда. И если деньги не придут, он покончит с собою[74].
Однако покончила с собой сама Эльза, подобно Гедде Габлер из пьесы Генрика Ибсена или фрекен Юлии из пьесы Августа Стриндберга. Получив от матери вторую телеграмму, на сей раз с просьбой добыть уже не 30, а 50 тыс., Эльза ставит на столик у кровати смертельную дозу снотворного, снимает одежду, надевает на голое тело манто и отправляется на поиски Дорсдая. Не обнаружив его в номере, она оставляет ему записку о возросшей сумме, необходимой ее отцу. Наконец она находит Дорсдая в музыкальной гостиной, полной людей. Эльза сбрасывает манто, так что все присутствующие видят ее обнаженной. Музыка замолкает. Эльза падает в обморок, и Поль и Цисси уносят ее в номер. Дорсдай справляется о ее состоянии и в расстроенных чувствах уходит – вероятно, чтобы отправить деньги ее отцу. Когда Эльзу ненадолго оставляют в одиночестве, она отравляется снотворным.
В “Барышне Эльзе” Шницлер создал весьма привлекательный портрет молодой, неопытной женщины, пытающейся совладать с обстоятельствами и разобраться в отношениях с родителями, в ответственности перед ними, обманутом доверии и чувстве стыда. В итоге она становится жертвой патриархального миропорядка, вступающего в противоречие с романтичной жизнью, которую она себе воображала.
Уильям Эдгар Йейтс, специалист по австрийской литературе, отмечает: Шницлер сознавал, что женщин лишили чаемого понимания, и стал “одним из первых активных сторонников равноправия” женщин. Йейтс цитирует статью Клары Блум, опубликованную вскоре после смерти Шницлера:
Оправданность стремления женщин к равным правам в обществе, работе и любви Шницлер воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Но и сегодня далеко не все воспринимают это стремление именно так, поэтому к Шницлеру можно относиться не как к представителю былых времен, а как к новатору, терпеливому новатору, отстаивавшему идею, борьба за которую по-прежнему… в центре внимания – идею равенства в эротической сфере