Ведущая на свет - стр. 13
Ну да, не под палящим, безжалостным к нечистым душам солнцем верхнего слоя Лимба*. Не без воды и без еды. Но я уже подумала об этом.
– Я вызвала помощь, – я касаюсь запястья, покрытого черными мелкими значками и буковками, служащими для связи обитателям Лимба. – Скоро за мной прилетит мой друг. Он – серафим, он умеет исцелять.
– Ничего себе у тебя друзья, – Генри округляет глаза. – Ты cтраж, значит, работаешь на втором слое Лимба. Кого попало на наш слой не пускают, жалеют. Значит, грешков у тебя хватает. И ты – дружишь с серафимом? У них же нимбы жмут и аллергия на "грязных грешников". А он точно тебя не хочет?
– Он мой друг, – упрямо бормочу я. Вспылить бы, рассердиться, потому что не его это дело, а мне не можется.
– Так все-таки как тебя зовут, птичка? – повторяет Генри, переставая донимать меня вопросами о моей дружбе с Джо. – Позволь мне запомнить имя девушки, которая еще умеет искренне сочувствовать. В Страже Полей, да и вообще в Лимбе с такими персонажами большой дефицит, знаешь ли. Здесь все такие эгоцентрики…
– Сказало исчадие ада, – вполголоса цедит за моей спиной Айвен, – Хартман, не коси под святошу, а то меня стошнит.
Генри делает вид, что ничего не слышит, продолжая глядеть на меня с выжидающим интересом.
Я все-таки осторожно кошусь в сторону второго демона, вижу только русые волосы, рассыпанные по плечам, и жесткое лицо с острым подбородком и жестким прищуром. От этого демона почему-то мороз по коже идет.
– Агата, – вновь поворачиваясь к Генри, все-таки я произношу свое имя вслух, почему-то неловко краснею, а потом вообще зачем-то добавляю: – Агата Виндроуз.
Демон некоторое время молчит, будто пробуя мое имя на вкус.
– Забавно, – наконец тянет он. – Агата Виндроуз. Роза добрых ветров?* Принесешь мне удачу, птичка?
– Она тебе свою воду отдала, – раздраженно шипит Айвен. – Вот тебе и удача, Хартман. Чего ты там еще хотел? Забудь!
– Увы, но да, придется, – тихо вздыхает Генри и затихает. Смотрит даже не на меня, а в небо. И выражение лица у него довольно невеселое. Он покусывает губы, и, когда я приглядываюсь, замечаю, что его тело мелко вздрагивает. Он по-прежнему чувствует боль от соприкосновения с крестом, хотя мастерски это подавляет.
– Сколько ты распят? – невесть зачем спрашиваю я.
– Семьдесят восемь лет, четыре месяца и двадцать два дня, – эхом откликается Генри. – Хотел бы предъявить подсчет часов и минут, но тут я регулярно сбиваюсь.
Семьдесят восемь лет… Я тут пять минут на его кресте полежала и уже передергивает от воспоминания, а он на нем столько лет жарится…