Ведунья и богатырь - стр. 4
Все же пришлось назваться и оглоблю из рук выпустить. Тогда и поведал городецкий сотник, что велено ему сыскать и вернуть в терем княжну Отраду – меньшую дочь, последнюю радость старого князя. Ясную звездочку на небе, белую уточку на тихом пруду.
– Отец ей добра желает, а она по полям да лугам привыкла скакать, золотой узды не признавая. Уж зима на носу, пора бы кобылке в теплое стойло, а то как бы на чужой аркан не нарваться.
У Нечая губы дрогнули и шея сама повернулась в сторону леса. Цепко взгляд молодца проследив, сотник довольно крякнул и махнул рукой.
– По коням, други, вернем нашу соколицу на яхонтовый шесток, послужим князю на славу!
А сам, прежде чем вернуться к побитому жеребцу, взял Нечая за отворот овечьего зипуна и грубо тряхнул.
– Не так бы я с тобой поступил, парень, да более всего почитаю в мужике силу и твердый хребет. У тебя, кажись, и то и другое в справе. Такие люди князю завсегда надобны и высоко стоят, если голова не совсем пустая. Нечего тебе по медвежьим урманам шастать, простись по чести с отцом-матерью и завтра же ступай в Городец. Найдешь двор сотника Жмура – сам тебя учить буду.
Будто подтверждая свои слова, он резко ткнул Нечая кулаком пониже груди и приосанился, заметив, как тот скривился от боли.
– Мало силу медвежью иметь, надо ею еще толково распорядиться! На славу роду, на пользу мошне. Вымахал богатырь, а девки поди-ка бракуют… одежа рвань, крыша дрянь. В стылой избе любовный жар быстро выходит.
Всадники уже ускакали, а Нечай все катал в уме последние слова Жмура. И тут же невольно вспомнилась востроглазая Калинка – молодая соседка. Минувшим летом подстерег ее на бережке и хотел приобнять.
Она сперва не давалась, завлекала подальше в рощу, а там губы надула, ресницы опустила, но дозволила потискать тугую грудь. Когда же Нечай ниже полез, мятый подол сарафана одернула и ласково защебетала обидную потешку:
– Меня, миленький, не сватай, мой родитель больно крут – у тебя два старших брата, тебе избу не дадут.
А Нечай уже разохотился до женского тела, поднял зазнобу на сильные руки, закружил по поляне.
– Сам клети поставлю, распашу гари, заведу хозяйство – знать бы для кого! Дождешься меня, Калинушка?
– Обещаться не стану, прости, Нечай! Целоваться ты мастак, обнимаешь сладко, а живешь чужим умом, заездили тебя братья, век будешь у них холопствовать.
– Да почто же век… Чего баешь напраслину! Сперва я им подсоблю, а после они мне. Все у нас по старшинству и по правде, как батюшка наставлял.
Ответил так-то, а память жижей болотной подняла со дна давний день, когда Спирька – середняк еще сопливым юнцом кричал: «Не нашей ты крови, змееныш проклятый, уходи прочь!» Впрочем, было за что браниться, Нечай силу свою по младости не размерял, костяной бабкой названному братцу чуть глаз не вышиб в игре. Так ведь не со зла ж, ненароком.