Вечность мига: роман двухсот авторов - стр. 12
Менелай Глаголь. «Недетские сказки» (1931)
Диалоги на кухне
– Счастье? – удивился Кончеев, шинкуя лук. – Дорогóй мой, жизнь – это процесс, цель которого тщательно скрывают. Но это уж точно не наше благополучие! Нас используют втёмную, мы только фишки в чужой игре, правила которой нам не удосужились сообщить.
От лука у меня заслезились глаза.
– Мы что, вроде карточной колоды?
– Вот именно! При этом наши роли меняются при каждой сдаче. То ты валет, то – король, то – дама, и козыри постоянно меняются: сегодня это пики, завтра – черви, так что остаётся лишь гадать. Кажется, только что ты побил мелкую карту, прихлопнул её, как туз шестёрку, и вот уже она ударила тебя. А всё потому, что это тобой перебивают взятки, чтобы после поддать и тебя, перевернув рубашкой вверх. Бывает, игроки кропят колоду или выбрасывают под стол, распечатывая новую. А, бывает, засалят так, что не различишь мастей. Подай, пожалуйста, соль…
Я подвинул солонку.
– Эти игроки – дьявол и Бог?
– Вовсе нет! Они сидят по одну сторону.
Александр Сергеевич Кончеев. «Великое неделание. (Буддизм для домохозяек)» (1965)
Первородный грех
Со времени нашествия галлов, когда гуси спасли Рим, в Вечном Городе раз в год устраивали праздник – по улицам проносили богато убранного гуся и распятую собаку, предки которой плохо сторожили Капитолий. Когда я слышу, что в моих страданиях повинны змея, яблоко и изгнанные из рая, то чувствую себя этой собакой, которая никак не может взять в толк, за что же её бьют.
Джузеппе Тьеполо. «Размышления о Св. Писании» (1647)
Любовь к жизни
Ахилл, знавший о своей смертельной участи под Троей, без колебаний отправляется к её стенам.
«Лучшие годы пропадают!» – услышал Сенека из уст гладиатора при императоре Тиберии, который редко устраивал кровавые игры.
На вопрос телеведущего: «Вы бы приняли лишний день жизни, стоящий гибели всему миру?» девяностолетний старик всплеснул руками: «И вы ещё спрашиваете!»
Гаврила Рябоконь. «О, времена, о, нравы!» (1978)
Великое переселение народа
У одного московского писателя был друг-зануда, из тех, кто, оказавшись на небе, не заметит райских кущ. У него всё валилось из рук, бутерброд падал маслом вниз, а время, как вода, утекало меж пальцев. «Выручай, брат», – ныл он до тех пор, пока не вяли уши, и тогда его хотелось прихлопнуть первой попавшейся дверью. Терять ему было нечего, он был гол, как сокол, и, когда писатель предложил ему переселиться в свой роман, согласился. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», – сказал он, ныряя в сюжетный омут. Первое время он ещё терялся, но потом пообвык и стал требовать по утрам подогревать себе воду в бассейне, а на ужин готовить черепаховый суп. Он зажил припеваючи, но по привычке жаловался: «Я тут как кладбищенский сторож среди мертвецов…»