Вдовий пароход - стр. 21
– Нельзя сказать, чтобы вы похорошели. Что делать! Все мы дурнеем. Такова жизнь.
«Положения-то моего не заметила», – думала Анфиса.
– Я так надеюсь, так надеюсь на вашу поддержку, – частила Ада, – Гущина без вас совсем распустилась, выступает в роли диктатора.
Все такая же егозливая – нет на нее войны! Только вот волосы другие: где жёлтые, где седые, а местами зеленые, как ярь-медянка. Ада заметила Анфисин взгляд на своих волосах и объяснила:
– Это я экспериментирую. Эрзац-хна. Война войной, а все же надо себя поддерживать. Долго ли опуститься? Покрасилась, высохла, позеленела.
Флерова издала горлом какой-то странный, кашляющий звук.
– Вы со мной не согласны, Ольга Ивановна?
– Нет, отчего же, вполне согласна.
– Если хотите, во время войны женщина особенно должна за собой следить. И по линии внешности и по линии чувства. Любить искусство, природу… Вот вы, Анфиса, вы смотрите на звезды?
Анфиса не знала, что отвечать. Только ей и дела что смотреть на звезды.
– И напрасно. А я смотрю и эмоционально наслаждаюсь. Иногда даже плачу. Такая я уж дурочка, совсем ребенок.
– «Ребенок», – передразнила, входя, Капа Гущина. – Скоро сто лет, а все ребенок!
Ада что-то пискнула, метнулась, как цыпленок от ястреба, – и в дверь.
– Дура яловая, – сказала Капа. – Трень-брень, фик-фок на один бок.
Темная лицом Флерова внимательно на нее поглядела и вышла.
– Видала? – спросила Капа. – Зырит и зырит, и не известно, чего зырит. А уж черна, а уж худа – мощь загробная. Правильно люди-то говорят: худому не верь. А полный человек добрый, доверчивый. Вот я…
В кастрюльке, которую Ада оставила на плите, что-то зашипело, поднялось шапкой. Анфиса протянула руку – убавить газ.
– Не тронь! – крикнула Капа. – Сама поставила, сама и следи. Пусть выкипит, пусть выгорит – пальцем не двину!
«Да, не очень-то дружно живут, – подумала Анфиса. – При Федоре лучше было».
И тут же побледнела при мысли о муже. Здесь, стоя в кухне, она вдруг увидела его целиком, и он был страшен.
Распахнулась дверь, и с ветром вошла Панька Зыкова – костлявая, угловатая, ну прямо фашистский знак. Стала перед Анфисой – руки в боки, ноги врозь – и сразу на крик:
– Так и знай, пеленки на плите кипятить не позволю! Здесь я обед готовлю, а она, извиняюсь, пеленки гаженые!
Анфиса еще и пеленок-то не пошила, а уже кипятить запрещают…
Вступилась Капа:
– А тебе кто позволил, чтобы не позволять? Все мы тут жильцы, все одинаковые. Я позволяю – пускай кипятит. А ты лучше за газ плати как положено.
– А я и плачу как положено! Все платят поровну, у каждого комната!