Варнак - стр. 2
– Дявэл там. Не ходи туда, коли жив хочешь быт.
– Да? – задумчиво произнёс Пастырь, мелко прихлёбывая кипяток, поглядывая на хозяина. – А мне как раз туда и надо край.
– Оружие имеешь? – прищурился цыган.
Пастырь молча отвернул борт ветровки, показал сточенный приклад обреза, вложенного в специально пришитую к куртке петлю. Цыган поморщился, сплюнул.
– Тхуло[4]. Пропадёшь. Автомат надо. И ватагу.
– Чем богаты, – пожал плечами Пастырь, запахнул куртку.
– Загибнешь, – констатировал старик. – Богом клянус.
Пастырь хмыкнул, посмотрел на притихшие холмы, на хмуреющее стальным оттенком небо. Ветерок уже не ласкал игриво-шутливо, а напирал, становился деловитей, серьёзней – то взмётывал слабеющие огненные языки костра, то прижимал к траве. Солнце то и дело пряталось за набежавшие облака, норовило пробиться обратно, но облака кучились, закладывали небо и стелились ниже к земле, сближая небо и землю.
– Дошш будет, – пояснил цыган. – Скоро. Гро́за.
– Ты где руку оставил? – полюбопытствовал Пастырь, выливая в костёр опивки с травяной гущей, посматривая на культю под левым рукавом цыганова пиджака.
– Там и оставил, – неохотно отозвался ром, цедя питьё. – В городе. Добро, что сам ушёл.
– Угу, – покивал гость. – Не страшно одному? Город-то рядом.
– Нет, – коротко ответил старик. – Чего боятса тому, у кого ништо нет.
– Жизнь есть.
– Нет жизни. Всё там осталос.
Пастырь не стал расспрашивать. Цыган всё равно, кажется, не расположен к рассказам, а догадаться не сложно: вся его родня, видимо, осталась в городе. Сунулись, видать, туда табором, да там их всех и положили. Такие нынче времена… Хотя, нет, времена были раньше, а теперь – моменты. От вчера до сегодня момент, от жизни до смерти момент. За те месяцы, что Пастырь добирался до Михайловска, нагляделся он на всякое. Смерть нынче гуляет повсюду, ходит, где хочет, чувствует себя вольно. Поветрие прошло, а смерть осталась. Казалось бы, чего ей ещё надо – разжирела за год, отъелась на миллионах человеческих жизней. Однако, нет – аппетит приходит во время еды, известно же. Ещё трупы, набросанные по земле заразой, не сгнили, не съелись червями и воронами, а на их место уже новые громоздятся. Вошла во вкус старая падальщица.
– На вечер не ходи туда, – сказал цыган. – Здес останса. Утром пойдёшь.
Пастырь налил себе ещё горячего травника, в задумчивости покачал головой.
– Полгода я сюда добирался, – ответил он. – Добрался вот. Сердце горит. Я, вот, с тобой сижу, а сердце горит. У меня же дом там. Жена была и сын.
– Полдня не решат дело, – настаивал старик. – Не ходи, говорю. Загибнешь. И нет там ни жены твоей, ни сына.