Ваня+Даша=Любовь - стр. 9

В полутьме спальни его глаза излучали странный, добрый свет.

– У меня есть ощущение, что не выдержали нервы у Лешеньки. Чудесный молодой человек, твой брат и мой сын – а вот может стать для нас смертельной угрозой. А что, если он побежит к моим врагам? Ты же представляешь, сколько у меня врагов?

– Нет, нет, он не побежит! – вырвалось у меня.

– Но ведь он обвиняет меня в корыстолюбии?

– Нет!

– Иван, ты лжешь! – Он редко называл нас грубой формой имени. Он не хотел нас обижать. Он считал, что имя, данное твоей кормящей матерью, должно сохраниться на всю жизнь. Хотя, как вы понимаете, ни у кого из нас не было кормящей матери.

– Он мой брат.

– Я ему дурного не сделаю, но я обязан знать правду! Я не могу быть неосведомленным, когда от моих решений зависит и ваша жизнь, и жизнь дорогих для нас людей! А ведь он не хочет сознаться и этим бросает тень на тебя и других невинных. Так что он сказал?

Я честно молчал, я не хотел Лешеньке зла. Но добрые чувства, которые так настойчиво вызывал во мне Григорий Сергеевич, отомкнули мне уста!

– Кстати, – заметил Григорий Сергеевич, понизив голос, – мне не хотелось тебе говорить об этом, но Лешенька позволяет себе нелестно отзываться о тебе. В обществе нашей Леночки он называл тебя грязным козликом. Разумеется… – Григорий Сергеевич достал носовой платок и грустно высморкался. Именно грустно. Мне стало его жалко. – Разумеется, мне не следовало об этом говорить, но мы должны жить с открытыми глазами. И еще неизвестно, что страшнее для личности: физическая смерть или предательство друга.

– А что! – вдруг услышал я свой голос. – Это на него похоже. Он и про вас говорил, что вы наживаетесь на нашей смерти, что вам процент платят.

Я спохватился, я замолчал, но плохое уже было сделано.

Я ведь уподобился Лешеньке. Чем я теперь лучше него?

– И многие слышали? – спросил доктор.

– Почти все были, – признался я.

Григорий Сергеевич поднялся и подошел к окну. Его обычно прямая спина ссутулилась. Плечи опустились.

– Я подавлен, – сказал он, глядя в темноту окна. – Мне горько. Я думаю о тщетности моих дел.

– Не расстраивайтесь, – произнес я. – Это случайность. Он так не думает. Он в принципе неплохой.

– Вы все неплохие, – отрезал Григорий Сергеевич, – но никто, включая тебя, не пришел ко мне и не сказал честно и открыто: один из нас предал тебя, учитель, за тридцать сребреников.

– А кто ему даст тридцать сребреников? – спросил я.

– Желающие вонзить кинжал в мою спину всегда найдутся.

– Нет, он неподкупный.

– Неподкупных, мой друг, не бывает.

– Только не наказывайте его!