Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - стр. 67
Братья шли по бечевнику – дороге вдоль Рейсвейкского канала, по которой в безветренные дни лошади (и люди), как и встарь, буксировали по воде грузы. Они задержались у мельницы XVII в., построенной для осушения лугов за дамбой. Водяное колесо семи метров в диаметре крутилось, продолжая свой извечный сизифов труд. Из открытого окна в нижнем этаже мельник продавал печеного угря и молоко – пенни за стакан. Подкрепившись, они продолжили свой путь на праздник в доме на берегу канала. Когда все гости собрались для фотографирования, братья вместе стали в заднем ряду: Тео послушно застыл, Винсент же, видимо, вел себя беспокойно, в точности как дети в переднем ряду: и дети, и Винсент на фотографии вышли нерезко.
Как и прощание в Зевенбергене под дождем, эта прогулка в Рейсвейк вскоре приобрела для Винсента обаяние прекрасного мифа. Спустя годы он будет с горькой ностальгией вспоминать «то далекое время, когда… мы вместе ходили в Рейсвейк и пили у мельницы молоко». Воспоминания того дня он называл одними из самых прекрасных и сожалел о том, что «то, что он видел и чувствовал, невозможно выразить на бумаге». На всю жизнь дорога в Рейсвейк и весь тот день останутся для него воплощением потерянного рая душевного сродства двух братьев, неразрывно связанных, «чувства, мысли и надежды которых были едины». Было ли это на самом деле так – отрекся ли Тео от насмешек, изменил ли свое невысокое мнение о брате, – не имело значения. Одинокому на службе, чужому семье, изгнанному из дома своего детства, Винсенту нужно было верить, что он наконец нашел друга.
Всю жизнь счастливые воспоминания будут служить Винсенту противоядием от одиночества – прошлое станет лекарством от настоящего. Сразу после отъезда младший брат стал для Винсента waarde Theo:[7] «Дорогой Тео! Я скучал по тебе первые несколько дней; странно было не обнаружить тебя, когда вечером я вернулся домой». Так началась переписка, которой было суждено стать одним из величайших документов человеческой жизни.
По пути в Рейсвейк молодые люди среди прочих тем вряд ли могли избежать разговора о женщинах, а если так, то почти наверняка звучало имя Каролины Ханебек – привлекательной молодой блондинки, которая в тот день тоже должна была быть на празднике. Она принадлежала к числу обширной гаагской родни Ван Гогов и Карбентусов. Дочь от первого брака мужа одной из теток, для Винсента и Тео Каролина была родней достаточно близкой, чтобы обращаться друг к другу по семейным прозвищам, и одновременно достаточно далекой, чтобы стать объектом романтической привязанности.