В тени сгоревшего кипариса - стр. 23
Итальянцы охотно поднимают руки, но озверевшие союзники пленных не берут: «Афины!» – и штык в брюхо, с проворотом. Звери! Зато, в отличие от горячих финских парней, не мучают.
Пока пехота отводит душу, артиллерия накрывает вторую линию окопов. Там защитников почти нет, кто был, драпанул сразу после артподготовки, поэтому до городских окраин левый фланг наступающей дивизии добирается почти без помех.
Городишко не впечатляет – домики в один, самое большее в два этажа, на крышах – черепица, иногда – серые каменные плитки. Не очень узкие, но кривые улицы. Много кустов, деревья. Не город – мечта танкиста. Особенно там, где вдоль самой дороги тянутся сложенные из обломков камня заборы. Котовский разглядывает город сквозь мутные линзы панорамного прицела, когда оживает радиостанция, и сквозь треск разрядов доносится голос комбата:
– …ой, второму-два, в город не лезь, как понял меня? Отставить город, как понял, прием!
– Понял – в город не лезть, я второй-два, прием.
Котовский отводит роту назад, за вторую линию окопов, ставит танки за бруствером, сами окопы обживают греки – оборудуют пулеметные гнезда, шарят в поисках полезных вещей.
Алексей закончил тиранить старшину, которого вдохновлял на поиски кухни и машины с боепитанием, посмотрел, как экипажи дружно взялись за банники.
– Ничего так повоевали сегодня. Хлипковат противник в коленках, финны куда злее дрались, а, Василий?
Младший политрук Сонькин вместо ответа дергает командира за рукав и вполголоса сообщает:
– Алексей, кажись, по наши души топают!
Вдоль линии окопов двигается группа греческих офицеров, пытается расспрашивать людей в шлемофонах. Котовский выходит из-за танка и поднимает руку, привлекая к себе внимание.
Блестящие сапоги, кожа портупей, добротное сукно шинелей, серебряные и золотые звезды на погонах. Белая кость, голубая кровь, они даже внешне отличаются от похожих на обугленные головешки солдат подчеркнуто европейской внешностью. Большинство солдатских лиц украшают густые усы, лица офицеров выбриты полностью.
Старший на ходу бросает адъютанту:
– Надеюсь, хоть кто-то из них понимает английский или французский, – небрежно подносит руку к околышу фуражки и обращается к советским офицерам:
– I am Lieutenant Colonel…
Алексей не дает ему закончить:
– Простите, полковник, но я не говорю по-английски. Давайте по-гречески? – и, не ожидая, пока подполковник справится с удивлением, представляется: – Старший лейтенант Котовский, командир второй танковой роты.
Чужие языки Алексей всегда учил легко – талант, наверно, достался от неизвестных родителей, но с английским незнаком. За годы беспризорного детства Лешка без особых усилий выучился болтать с татарами и с молдаванами, не терялся среди кормившихся морем крымских греков. В детдоме был любимым учеником пожилой Ольги Генриховны, с легкостью выдавал зубодробительные фразы на языке Гёте и Шиллера. Когда учительница предложила позаниматься с одаренным мальчиком французским, оказалось, что Леша его не то чтобы учит, а, видимо, вспоминает. Только на всех языках, кроме французского, мальчик говорил с ужасным акцентом. «Абсолютно немузыкальный слух!» – вынужден был признать учитель пения и изгнал из хора оглушительно оравшего Алексея, ничуть не расстроенного этим обстоятельством – Лехин кумир в опере не пел. Спортплощадка манила Котовского сильнее гармонии молодых голосов.