Размер шрифта

В сторону лирического сюжета - стр. 6

готовит появление пруда. Можно попробовать, как это неоднократно делали, приписать звукам «а», «о» и «у» качества основных цветов: белого, красного и черного. Вообще, звук Пастернака настолько релевантен и решителен, что мотивирует рядоположенность слов не логикой и смыслом фразы, а именно фоническим притяжением. Яблоня из темной метафоры, разумеется, может расти и в саду, но не вернее ли объясняется ее возникновение тем, что ее «вырастило» созвучие со словом явленная (гипердактилический словораздел!) из предшествующего стиха:

Где пруд, как явленная тайна,

Где шепчет яблони прибой…

Кстати, шепчет – единственный образ звучания в этом молчащем стихотворении, да и то звукоподражательный.

На этом закончим разглядывание изощренного и неграмматического языка, на котором написано стихотворение с напряженной и неопределенной семантикой. Согласимся с Ю. М. Лотманом, видящим в поэтическом сюжете не последовательность повествовательных событий, а одно Событие с прописной буквы4. Что же касается лирического сюжета, то его следует доопределить, назвать событием-состоянием, чтобы термин соответствовал функциональному качеству мира – изменчивости и инертности.

* * *

Возьмем еще одно стихотворение из начала XX в., принадлежащее Осипу Мандельштаму. Оно находится в конце книги «Камень»:

1. С веселым ржанием пасутся табуны,

2. И римской ржавчиной окрасилась долина;

3. Сухое золото классической весны

4. Уносит времени прозрачная стремнина.

5. Топча по осени дубовые листы,

6. Что густо стелются пустынною тропинкой,

7. Я вспомню Цезаря прекрасные черты —

8. Сей профиль женственный с коварною горбинкой!

9. Здесь, Капитолия и Форума вдали,

10. Средь увядания спокойного природы,

11. Я слышу Августа и на краю земли

12. Державным яблоком катящиеся годы.

13. Да будет в старости печаль моя светла:

14. Я в Риме родился, и он ко мне вернулся;

15. Мне осень добрая волчицею была,

16. И – месяц Цезаря – мне август улыбнулся5.

Стихотворение начинается как медитативная элегия в легком мажоре. Однако стихи 3—4 под влиянием «римской ржавчины» возвышают интонацию трехчастной метафорой, смягчающей образную пластику за счет большей обобщенности. Мажор исчезает, и на первом плане слитно появляются мотивы осени и времени. В дальнейшем они развернутся в тему Рима, которая держит всю композицию.

Во второй строфе появляется лирическое «я», до этого не маркированное. Когда в стихе 7 возникает перволичная форма, то оказывается, что мы должны в ней видеть не авторское лицо, а лирического героя. Он, безусловно, персонифицируется как Овидий, римский поэт-изгнанник, хотя это имя не будет названо в тексте. В то же время лирическое «я» автора до конца не вычеркивается, но вступает в гибридное соотношение с героем. В современной поэтике это явление описывается с разных позиций: то как «субъектная дифференциация» (Д. И. Черашняя

Страница 6

На следующую страницу