В прорыв идут штрафные батальоны - стр. 34
– Чё, и на эту бы полез? – изумился Витька.
– Да пошел ты, салага…
В блиндаже Павла дожидался Ведищев. Щерится в полунасмешливой сочувственной улыбке:
– Облом, ротный?
– Да уж. Не ко двору товар пришелся.
– Я было в пустую землянку забрался, письмишко черкануть собрался. Ну, сижу, пишу себе. Слышу – тревога. Братва ломится к штабу, аж земля дрожит. Подхватился и – во взвод. Залетаю в землянку, а там человек шесть преспокойно на нарах валяются и ухом не ведут. «Чего прохлаждаетесь?!» – кричу. А Карякин, знаешь ты его, шофер горьковский, давно уж он в штрафном, нам, говорит, без надобности. «Чего, – говорю, – тревога без надобности?» – «Бабы». – «Какие бабы?» – «А баб из лагерей в штрафной пригнали, вот все и побежали смотреть». К тебе заскочил – Митькой звали. Тимчук говорит: «В бегах». Вроде как поперед всей роты в атаку рванул…
– Я, ладно, – в атаку. А ты по землянкам прятаться? Хорош взводный.
– Зачем вызывал-то?
– Как у тебя обстановка во взводе? Ко мне Грохотов приходил. Не управляется он с уголовниками.
– Нормально вроде. У меня не побрыкаешься, враз узду на морду накину. Да и костяк из крепких ребят подобрался. В обиду себя не дают. А что, Грохотов помощи просит?
Павел ушел от прямого ответа, передумав делиться подробностями разговора с Грохотовым, и, порасспросив для порядка о том, как организовано изучение трофейного оружия, Ведищева отпустил.
Перед отбоем к нему заглянул Туманов. Плотно притворил за собой дверь, затоптался в стеснении у порога.
Павел насторожился. Чего еще приключилось?
– Слышь, Паш… Ты это… друг все же?
– Ну, не тяни резину. Чего мямлишь?
– Вообще-то мне молчать приказали…
– Ну так молчи громче.
– Дак, это… Ночью меня в особняк таскали. Сказали, что комбат вызывает, а сами в кабинет к оперу спровадили, который «Смерш» по-нонешнему называется. Он предупредил, чтоб не вякал.
– Дальше, дальше.
– Вежливый такой. Садись, говорит, Виктор Тимофеевич, закуривай. Коробку «Казбека» пододвинул. «Ты связным у ротного?» – спрашивает. «Ага, – говорю, – седня первый день». Так вот, говорит, Туманов, ты свою вину искупил, чистый теперь. Значит, нам должен помогать. Для чего особые отделы в армии созданы, наверно, знаешь. Должен понимать, что мы контру всякую должны обезвреживать, жалу змеиную вырывать. В штрафном батальоне, мол, люди разные собраны, а ты по всем взводам ходить будешь. Много разговоров разных услышишь. На фронте никому верить нельзя. Есть здесь такие, кто на ту сторону к фашистам перебежать целит. Есть, и мы их знаем. Всех под колпаком держим. До времени. Есть и такие, кто листовки немецкие читает и другим передает. Кто брехню разную про партию, власть советскую или товарища Сталина распускает. Анекдоты рассказывает. «Так что ты должен делать как бывалый воин и сознательный комсомолец?» Я сижу, помалкиваю. «Думаю вот, какую бумажку вам должен нести». А опер опять за свое. Дескать, много среди нас врагов, и все на себя разные маски нацепили. А Родина тех, кто врагов разоблачать помогает, не забудет. Ты, спрашивает, хочешь помочь? Что я – глупый? Со всем, говорю, удовольствием, врагов-то.