В плену Отражения - стр. 38
Сестра Констанс сказала, что мне представится невероятная возможность побыть мужчиной. Но сейчас, находясь в теле ребенка, не будучи ребенком, я поняла, что и мужчиной – настоящим мужчиной! – стать не удастся. Максимум, что смогу понять, - каково это: бриться, писать стоя, укладывать свое хозяйство в гульфик, чтобы оно не мешало и при этом выглядело внушительно. Но зато не будет месячных – уже песня.
В Петербурге у меня было несколько знакомых, фанатично увлеченных исторической реконструкцией. Попав в шестнадцатый век, я не раз вспоминала этих чокнутых, искренне желая, чтобы «прекрасные дамы» и «храбрые рыцари» оказались там же и поняли, что средневековье – это не только красивые платьишки и сверкающие доспехи. Одного вездесущего ночного горшка, который вонял, не взирая ни на какое мытье, хватило бы, чтобы восхищения маленько поубавилось.
Для меня – овчарки и утки – самым ужасным были запахи и отсутствие средств гигиены. К счастью, в этом Маргарет напоминала меня. Она мылась при любой возможности, а при невозможности – обтиралась влажным полотенцем. Каждое утро чистила зубы толченым мелом и жевала имбирный корень. Меняла белье гораздо чаще, чем было принято.
Но и ей приходилось несколько дней в месяц безвылазно сидеть в своей комнате, пришпилив пропущенный между ног подол рубашки к поясу. Маргарет злилась на весь белый свет и отчаянно завидовала все той же пресловутой Анне Болейн, которая, по слухам, носила мужские брэ. А Элис тем временем замачивала в лохани вороха простыней, рубашек, нижних юбок и тряпок-прокладок.
По сравнению с этим отсутствие туалетной бумаги было такой мелочью. Впрочем, о способах средневековой подтирки подробно расписано у Рабле***. А уж кусты шерсти под мышками и в других местах, волосатые ноги у женщин – это и вовсе было нормой.
***
Через несколько дней после родов восемнадцатилетняя леди Джоанна отдала Маргарет в деревню. Перед этим взамен привезли двухлетнего Роджера, которого, как следовало из разговора, от груди отняли только накануне.
Пока служанка собирала в сундук детское приданое, Маргарет орала, как резаная. Джоанна (думать о ней как о маме я не могла, да и не хотела) морщилась, сладко пахнущее молоко сочилось сквозь полотняные полосы, которыми ей перетянули грудь.
Пожалуй, еще сильнее, чем Маргарет, орал Роджер. Лишившись одновременно еды, соски, игрушки и развлечения, он никак не мог успокоиться, а запах молока привел его в настоящее бешенство. К тому же собственная кормилица, которую он наверняка считал матерью, осталась в деревне. На Джоанну Роджер смотрел со страхом, на сестру - с отвращением.