В огонь - стр. 3
«Перелуди́л себя без канифоли и припоя, Иван Петрович Сидоров…»
Его пристроили на свиноферме и два года подряд поднимался засветло без пятнадцати пять, а в 8 утра и в 4 вечера как по расписанию глохнул от свиных вувузе́л. Передёрнуло вдруг от зазвучавшего в ушах визга сотен проголодавшихся хрюшек – матёрые хряки вставали на задние лапы, скребли копытцами хлипкие глиношлаковые бортики и жевали его подслеповатыми розовыми глазками, пока он расплёскивал из ведра в кормушки дымящееся варево из вскипяченных отрубей и жмыха.
Не притёрся там ни к кому, и подался на “железку”, а оттуда отфутболили в линейный отдел милиции на транспорте – и назначили “прикрепленным агентом”. Перевели вскоре на Растобинскую: отъедался потихоньку – мёд, молоко, сало, всё свое. И казачек смазливых не мало, встретил было одну, да не удержал…
«“Жизнь подходит к финишной черте, силы у меня уже не те!..” «“Облачный край” всё спел в 84-м, еще до перестроечного потопа. Да и морда пироксилином сполоснутая, как ещё потом Милену поклеил… Всегда тебе везло!»
За окном по Дмитровскому шоссе медленно ползла гудевшая и чадящая металлическая саранча, облепившая с утра разогретые асфальтовые полосы. Он уминал сытные котлеты вприкуску с зачерствевшим хлебом и торопливо заглатывал воспоминания, прихлёбывая из чашки аристократический «Ристон» с кленовым сиропом.
«Из настоящего мяса, сама на рынке выбирала и прокрутила. Вкусные… А вот куратору нашему, Мутнову, жена-хохлушка сэндвичи шлепает в микроволновке, сам мне наболтал. И свою квартиру отписал полтавской родне и промаялся всю зиму в недостроенном коттедже…
Зато для него все мы – бойцы незримого фронта в битве бюрократических “крыш”, то бишь “взаимонейтральных систем круговых порук”. А хохлы его загрызли. Вот тебе и практикум аппаратной войны… Чует сердце, денег от него не дождусь. Прошвырнусь опять в Вопню, в наше патриотическое Лонжюмо, а назад – безбилетником в тамбуре до платформы Окружная… Не нравится? Тогда иди драться на улицы…»
Снова затерзали ум обидные реплики молодых нагляков из ОРЧа. И завертелись на вечно заплетавшемся языке недосказанные ответы. Но потому и удержался на плаву в тучные «нулевые», что всегда молчал.
Смял во рту бранное слово, вспомнив прежнюю начальницу, дуболомную Сашу Моргунову из подмосковной Лабашихи. Вот, в усыпанной пылью двухэтажке по улице Зарина, она, обтянутая до треска взмокшей от пота форменной блузкой, подступает к цветочному горшку с алоэ, украдкой вытаскивает из сумочки шприц, закачивает в него из блюдца разжиженный амфетамин и прошивает насквозь иглой шипастые стреловидные листья.