В алмазной крошке росы… - стр. 10

Не дожившим до лета посвящается…

– Что ты видишь? Звёзды?

– Пасмурно. Корпус напротив и больше ничего

Когда смотришь вокруг, заметно нечто своё, а не то, что в самом деле. И не от того, что лжёшь, но так устроен мир, – всякий прикипает сердцем к той его части, что интересна, понятна, которая подходит к неровным, нервным краям души.

– Ты меня совсем не понимаешь…

– Я стараюсь!

– Плохо стараешься. Это ж так просто! Очевидно!

– Для меня это не так. То, что в первую очередь встаёт перед твоим внутренним оком, таится от меня. Слушай! Может, «Каждому – своё.» – это именно об этом?!

– Ты что, совсем ничего не читаешь? И как я с тобой вообще нахожусь рядом?..

Не понимаю.

– Да, куда уж нам… тёмным.

– Не нахожу причин для сарказма. Это латынь, suum cuique13, говорят, именно этой фразой Платон изложил сущность справедливости.

– И в чём она?

– Человек должен поступать так, как дано ему природой, по возможности, но при этом не может быть стеснён в правах по этой причине, в сравнении с теми, кто способен потрудиться на благо государства больше и лучше.

– Ну, да. Он же не виноват, что родился непутёвым…

– Это ты о ком?

– О себе, конечно! Исключительно! А ты о ком подумал?

– Не суть.

Помню, как я спросил у него накануне того дня, как вечность вскружила ему голову и увлекла за собой в небытие:

– Что ты видишь там, за окном? Звёзды?

– Пасмурно. Корпус напротив и больше ничего…

И это было так страшно, ибо до того вечера, сколь бы дождей не проливалось и гроз не гремело над головой, он грезил только об одном – о море, что повсегда было рядом, хотя и далеко.

Сон был так себе. Не то, чтобы кошмар, но почти. Я всю ночь бродил с матерью по кладбищу, мягко втолковывай ей нечто очевидное, а она по-обыкновению брезгливо кривила рот и не соглашалась. «Но ты-то, ты, бестолочь, откуда можешь про это знать!» – раз за разом повторяла она, покуда рассвету не наскучило слушать мои стоны, и он не потряс меня за плечо, коснувшись щеки розовой рукой, отчего я тут же проснулся.

Когда некто высказывает своё суждение, мать внимает, уважительно, ловит каждый витамин произнесённого вслух, важно кивает головой при этом, поддакивает с удовольствием или настороженно, коли противу убеждения, но стоит мне вставить своё слово, я тут же оказываюсь осмеян, повержен, растоптан. Делает она это с явным наслаждением, привычно развлекается с отточенным навыком ярости, вкупе с уверенностью в том, что она – за правое дело, и вправе воспитать из меня человека с прописной буквы. И плевать, что я уже наполовину сед. Я – мутный родник, который утоляет жажду справедливости, в той, понятной ей одной мере. И куда деваются навыки и понимании о приличиях. Я – та красная тряпка, что мешает рассудку находиться в пределах причудливого ограждения, избавленного от пыли, веснушек ржавчины и заусеницев, побеленного и покрашенного в очередной раз, как кладбищенская оградка.