Увечный бог. Том 2 - стр. 78
И у меня для тебя есть стихи. Бадаль вглядывалась в надрывающиеся спины, истертые канаты, поваленные статуи вдоль тропы. С того первого разговора минуло две ночи, и с тех пор адъюнкта она не видела. Ни адъюнкта, ни мужчину по имени Скрипач. Еще не стало воды, и Рутт все не просыпался, а Сэддик сидел на тюках и раскладывал узорами свои побрякушки, после чего убирал их обратно в мешок до следующего раза.
Бадаль слышала ругань и споры. Видела, как вспучиваются волны в людском потоке, как солдаты размахивают кулаками, хватают друг друга, достают ножи. Смотрела, как мужчины и женщины плетутся навстречу смерти, ведь до Икариаса очень далеко. Воды не осталось, и некоторые начинали пить собственную мочу и оттого сходили с ума, ведь моча – это яд. Однако при этом они не пускали кровь умершим, а просто оставляли их лежать на земле.
Этой ночью Бадаль насчитала таких пятьдесят четыре. Ночью накануне было тридцать девять, а за прошедший день из лагеря вынесли семьдесят два тела. Их просто сложили рядами вдоль дороги, даже яму рыть не стали.
Дети из Змейки ехали верхом на повозках с едой. Их пеший путь закончился, но и они тоже умирали.
Икариас. Я вижу твои колодцы. Когда мы ушли, они были почти пусты. Что-то продолжает забирать из них воду. Не знаю почему. Впрочем, какая разница, ведь мы до них не дойдем. Выходит, правда, что все матери терпят неудачу? Что все отцы уходят и больше не возвращаются?
Мама, у меня есть для тебя стихи. Придешь ли ты ко мне? Послушаешь?
Повозка скрипела. Тяжи тянули. Солдаты умирали.
Разведчики Скрипача без труда нашли след, и теперь вся армия шла по нему. Маленькие, выбеленные солнцем кости тех, кто умер, следуя за мальчиком по имени Рутт и девочкой по имени Бадаль. Каждая россыпь выглядела немым обвинением или упреком. Эти дети. Они совершили невозможное. А мы не сумели им помочь.
Скрипач слышал, как воет в жилах кровь, гоняемая по пустотам. Осталась ли в адъюнкте вера? Счет умирающих шел на десятки – хватит ли ей веры в ее цель? Что будет, когда окажется, что упорства и воли недостаточно? Он не знал ответа. Может, если переговорить с нею… Нет, на нее и так постоянно наседают. Кулаки, капитаны, резчики. К тому же говорить было той еще мукой: губы растрескались, опухший язык еле ворочался, в горле пересохло. Каждое слово давалось с болью.
Скрипач шел вместе с разведчиками; он не хотел возвращаться и смотреть, как дела у колонны. Не желал быть свидетелем ее распада. Тянут ли еще тянульщики повозки? Если да, то они недоумки. Остался ли еще хоть кто-то из тех оголодавших детей? Тот мальчик, Рутт, который так долго нес свою Ношу, что у него скрючило руки, – очнулся ли он или мирно ушел, уверенный, что свое дело сделал?