Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья - стр. 24
– Я?! Да я бы её своими руками придушила!
– И тем и укрепила бы её власть! Твои эмоции, кто ими сейчас управляет? … Ты? … Или та женщина? Она хотела, чтобы люди рассердились, сказала злые слова, ты услышала и вот – ты сердишься, даже хочешь убить. Её уже нет рядом, но её слова до сих пор управляют тобой. Настенька, какие бы слова ни говорил человек, для тебя они должны быть только информацией, звуком и ничем более. Человека, владеющего собой, никто не может заставить сердиться или обижаться! Понимаешь, девочка? Я хочу, чтобы ты была свободной от злых манипуляций.
– Так значит, зло пусть остаётся безнаказанным?
– Нет. Злу надо давать отпор. И первый рубеж борьбы – ты сама, твои эмоции. Будучи разозлённой на чью-то злость, ты умножаешь зло – был один злой, стало двое. Я уж не говорю о том, что, заразившись злостью от одного, человек обязательно поделится злостью с третьим. И главное, Настя, дети чувствуют энергию лучше, чем взрослые, и я хочу, чтобы мои дети жили в добрых энергиях.
– Лидия Ивановна, – глаза Насти вновь затуманились влагой, – не обижайте, я люблю и Макса, и Катеньку.
– Я знаю, девочка. Потому и говорю с тобой. Пять минут назад, какие чувства ты испытывала? Это была любовь?
Настя помотала головой.
– Дети не могут знать, на кого была направлена твоя нелюбовь, на них или ещё на кого-то. Они остались спокойными потому, что не чувствовали агрессии в свой адрес, но твою нелюбовь они почувствовали.
– Получается, злая тётка не нанесла малышам вреда своими словами, а я рассердилась и причинила вред?
– Именно так и распространяется зло, запомни это, девочка! И ещё, Настя, – я улыбнулась – кастрируют мужчин, женщин стерилизуют.
В апартаменты мы поднялись все вместе. Предстоял торжественный ужин, и этикет предписывал мужчинам надеть смокинги, а дамам вечерние туалеты.
Андрэ зашёл побыть с детьми, пока Настя будет собирать их на прогулку. Через неплотно закрытую дверь спальни, я слушала, как Его Сиятельство разговаривает с будущими (возможно!) Их Сиятельствами на чистейшем французском языке, а те отвечают на чистейшем детском, непонятном, но зато чрезвычайно искреннем и эмоциональном.
Даша тоже слушала и улыбалась, раскладывая на туалетном столе расчёски, зажимы, шпильки, словом всё, что может потребоваться для конструирования причёски. Ещё вчера, как только я определилась с платьем, мы придумали довольно сложную причёску, а посему сидеть перед зеркалом мне предстояло довольно долго.
Раздевшись, я шмыгнула в ванную.
Платье моё, кроме Даши, никто не видел. Я «изобретала» его с Мишелем в таком бурном споре, что мы поругались. Он настаивал на более открытом варианте, я требовала элегантности. Мишель в сердцах обозвал меня старой бабкой, даже не догадываясь, насколько недалёк от истины. В результате наш творческий союз распался на месяц. А когда мой любимый модельер выкипел до дна и взялся за исполнение заказа, было поздно – тот приём, для которого я заказывала платье, прошёл. А потом я забеременела. Платье я шила под фамильный изумруд графов Р., а роскошный изумруд на рядовой ужин не наденешь. «Вот и дожидалось оно, моё выспоренное платьице, особого случая. – Я усмехнулась. – Случись Мишелю узнать, что я нарядилась в платье полуторагодичной давности, разразится гроза. Хотя мой свадебный туалет они так и не устают штамповать тому уже четыре года. Сколько невест в нём вышли замуж».