Устинья. Возвращение - стр. 48

– Не гневаемся мы на тебя, все ты правильно сделала.

Устя послушно разогнулась. Боярин даже отступил на шаг, и девушка сообразила. Конечно, Аксинья-то лицо утерла, а вот она так и стоит чумичкой. А и ладно, пусть пока.

– Сама я на себя гневаюсь, боярин. Мне хотелось рябины на варенье купить, вот и уговорила я няню со мной на ярмарку сходить. А тут такое несчастье! Когда б не ваша помощь, я б и сделать ничего не смогла.

– Впредь тебе наука будет, – согласился Данила, который поневоле привык разговаривать с женщинами. С такой-то сестрой, как у него! Ее поди не послушай! Голову откусит, что тот трехглавый змей! – Так куда кучеру ехать прикажешь?

– Заболоцкие мы, – созналась Устя. – Боярышня Устинья Алексеевна я, боярин. А брат мой Илюшка государю нашему служит верно.

– Илюшка Заболоцкий твой брат? Знаю я его!

– Брат сейчас в имение укатил с отцом. А я вот… дура я, боярин. По прихоти своей глупой и сама в беду попала, и нянюшке вот плохо.

На няньку боярину было плевать. А вот интерес племянника он заметил. Потому и разговор поддержать решил:

– Фёдор Иванович, когда позволишь, я распоряжусь? Пусть колымагу пригонят?

– Распорядись, – согласился Фёдор.

Данила шагнул назад, говоря что-то слугам, а Фёдор, наоборот, сделал шаг вперед, оказавшись почти рядом с Устей.

Сильно закружилась голова.

До тошноты, до боли.

Ногти впились в ладони, под сердцем полыхнул черный огонь.

Ты!!!

Ты, гадина, меня отправил на смерть!

Ты меня предал!

ТЫ!!!

Как это – пытаться справиться с сухим черным огнем, который разгорается все сильнее под сердцем, который пожирает тебя, набирает силу? Устя едва сдерживалась.

А Фёдор Иванович сделал то, чего и от себя не ожидал.

Взял у второй девушки, которую едва и заметил, тряпку, намочил ее – и провел по лицу Устиньи, убирая грязь, мел, краску. Так и замер, глядя в серые глаза.

– Ты?!

Любовь?

Ха, вы это кому другому расскажите! К своим осьмнадцати годам перевалял Михайла по сеновалам жуткое число баб и девок. Первая у него в четырнадцать и случилась, вскоре после бегства его со скоморохами. С тех пор его и подхватило, и понесло.

И крестьянки, и горожанки, и купчихи, и боярыни – кого у него только не перебывало! Кто только слезами по зеленоглазому парню не уливался!

А что? Лицо смазливое, руки сильные и ласковые, речи сладкие – чего еще бабе надо? А и принесет зеленоглазого ребенка в подоле, так Михайле-то что с того? Не его печаль!

А тут…

Вроде бы изба полутемная, бабка на лавке лежит, та девка, которой он мошну скинул, рядом с ней стоит. Вторая разговаривает.

Какая она? Та, которая говорит?