Уроки французского. Повести и рассказы - стр. 36
Надо же, всю ночь простояла, и ничего. Михаил достал ещё одну бутылку и, торопясь, сунул её себе в карман штанов.
Он сел отдохнуть на то же самое место, откуда перед тем поднялся. Тошнота не прошла – нет, до этого было далеко, но тело от знакомого и желанного обещания заметно взбодрилось. Чует ведь, ещё как чует! Теперь можно было немножко и посидеть, похитрить над похмельем – вроде и маешься от него, жить не можешь, а сам знаешь, что скоро ему придёт конец. Оттого и не боишься посмотреть, что это был за зверь, что понимаешь своё близкое освобождение. Такая уж у человека натура. Вот так же хорошо почувствовать себя до смерти усталым, и ведь не когда-нибудь, а именно перед сном, когда можно об этом и не вспоминать. Тоже хитрость. Какая-никакая, а хитрость.
Он бы ещё посидел, подразнил в себе похмелье, но услышал с огорода голос Нади и решил, что ему незачем встречаться с ней. Успеется. Что она может ему сказать, он знал и без того. Хотел ещё зайти в избу, чтобы обуться, но представил, как неловко будет обуваться с бутылкой в кармане, к тому же потом легче лёгкого натолкнуться на Надю или на кого-нибудь из сестёр, и не пошёл, так, босиком, и направился туда, куда держал путь с самого начала, – в баню, к Илье.
Илья как ни в чём не бывало спал. Никаких ему забот, никаких страданий, будто он до поздней ночи молотил. Михаил присел перед ним на низенькую чурку, притащенную вчера с улицы, и сунул бутылку за курятник. Здесь же, в бане, стоял и курятник, в котором зимой держали куриц и который по надобности служил вместо стола. Вот и вчера выпивали за ним, и ничего, не жаловались. Две бутылки до сих пор стояли на виду, третья каким-то чудом залетела в курятник, хотя дверца была закрыта, и валялась там на боку. Тоже ничего хорошего не скажешь про эту бутылку – если кто зайдёт, всякое может подумать. Не курицы же её выпили.
Михаил хотел достать бутылку, но надо было подниматься, перешагивать через Илью, и он плюнул: раз пустая, пускай лежит, потом поднимется сама.
– Илья! – позвал он. Это было сегодня его первое слово и без пробы оно вышло нечисто, с хрипом. Вот до чего запеклось всё внутри, что и слова не выговоришь. Откашлявшись, Михаил поправил голос: – Слышь, Илья!
Илья прислушался во сне, дыхание его переменилось.
– Вставай, хватит тебе спать.
– Рано же ещё, – не открывая глаз и не двигаясь, буркнул Илья. Стоило только промолчать или замешкаться со словами, и он бы опять уснул, потому что до конца не проснулся и не хотел просыпаться, хватался за свой сон, будто мальчишка, которого вечером не уложишь, утром не подымешь.