Укротитель Медузы горгоны - стр. 10
Взгляд его переместился на столик.
– Это что?
– Гель, – ответила я.
– Хороший? – заинтересовался Григорий Семенович.
– Вроде да, – буркнула я, думая, как уговорить Клюева воспользоваться этим средством.
– Небось вреден для кожи, – вздохнул Ершов.
– Нет, он предназначен для зубных протезов, – не отрываясь от сцены, уточнила я. И услышала:
– Китайская дрянь. Одни иероглифы.
– Это японское производство, – возразила я. – Гель не мой, это собственность Иратовой.
– Значит, суперская штука, – закряхтел Ершов, – Сонька дерьма не возьмет.
Я не стала продолжать разговор, опасаясь пропустить момент, когда Клюев покинет сцену. Минут через десять наш Ромео пройдет за кулисы, распахнув центральный задник, и окажется около меня. Тут-то я и передам ему тюбик, озвучив просьбу Софьи Борисовны. Джульетта в этот момент будет петь песню о любви, у Клюева хватит времени, чтобы смазать искусственные челюсти. Потом он вернется на сцену, а я со спокойной совестью и чувством выполненного долга отправлюсь пить чай и звонить Никите Маслову, который разрабатывает дизайн-проект ремонта моей новой квартиры…
– Угостить тебя пирожком? – кокетливо спросила Джульетта у Ромео.
– Лучше сорву поцелуй с твоих уст и буду сыт любовью, – заорал Клюев.
Я поморщилась. Но деваться некуда, придется слушать диалог, не имеющий ничего общего с авторским текстом.
– О нет! Я девушка благородная.
– Любовь не знает границ.
– Пусть так! Но не дам поцелуя без любви.
– А я его сорву.
– Боюсь, боюсь!
– Не страшись, любимая. Хочешь, я тебе спою серенаду?
– Сгораю от желания, Ромео!
– Сейчас, только возьму барабан.
Публика снова заржала.
Послышался тихий скрип, центральная часть сцены повернулась, перед зрителями возникла ударная установка. Иван Сергеевич бодро вскарабкался на стул и схватил палочки. Из динамиков полетела оглушительная дробь. Зрители забили ладонями в такт, а Клюев старательно изображал из себя Ринго Старра[2] и Ника Мейсона[3] в одном флаконе.
– Танцуют все! – заорала Розалия Марковна и, выбежав в центр, стала выделывать то рок-н-ролльные, то балетные па.
– Танец престарелой лебедки с несмазанными коленями, – съехидничал за моей спиной Ершов. – Роза, не задирай так лихо ноги, еще шмякнешься на задницу! Ну просто вальс Железного Дровосека или канкан бабушки Красной Шапочки…
– Григорий Семенович, – сказала я, – как только Розалия Марковна спляшет, ваш выход. Осталось тридцать секунд. Успеете дойти до левой кулисы?
– Ты не распорядитель спектакля, а кисть с пудрой. Раскомандовалась тут! – разозлился Ершов.
– И, пожалуйста, закрепите шляпу, чтобы не упала, возьмите на столике специальные шпильки, – не обращая внимания на хамство актера, предупредила его я. – А то в прошлый раз цилиндр свалился, едва вы к Глаголевой приблизились.