Удавшийся рассказ о любви (сборник) - стр. 42
– Кого-то вы тут и на медаль выдвигаете. Слышал, слышал о ней. Надо иметь цель…
И Катерину сунули прямо с миской к нему ближе, и она, красная, разопревшая, сидела и ела рядом. Подошел скоренько председатель с двумя мужиками. Районный человек весело дал им закурить, поговорил еще и уехал.
По улице пошел разговор, судили и обвиняли себя за прошлый год. Недостачу хлеба делили на число дворов, и получалась почти ерунда, одни пацаны, что воробьи, могли бы по колоску натаскать!.. И к вечеру уже в точности было известно, что в прошлом году до этих самых премий и велосипедов с моторчиками не хватило малости самой, чуть ли не полмашины картошки. Председатель Груздев, попросту Груздь, а также счетовод сначала таких говорунов звали дураками, доказывали или недоумевали, но в конце концов тоже запутывались в цифрах и соглашались. Тонна картошки? – пусть тонна. Полтонны? – пусть, лишь бы тешилось, а не плакало.
Катерина думала о сестре, о том, как поедет, как успокоится, а тут опять нагрянул районный человек, может, тот самый, а может, уже другой, но тоже веселый.
– Полтонны всего не хватило?.. В прошлом году? – И он смеялся.
– Больше, что ль? – настороженно и сердито спрашивали старики. Стариков было всего трое в деревне, их звали – деды, и все трое любили гордиться своей памятью.
– Так. Так. Успокойтесь… Вроде бы так, – говорил районный человек, опять чего-то смеялся, и старики кривили рты на его смешливость: глупого прислали… Районный человек уезжал, но прежде очень просил показать ему дорогу. Выяснялось, что он попросту заблудился и попал сюда случайно.
Перед поездкой к сестре Катерина несколько раз трогала фотографию. Простенькую фотографию, где изображена она сама в двадцать лет – она сидит на камне у дороги, что за деревней. Видна дорога и белая пыль. Сидит Катерина естественно, просто, как и сидела, но лицо полунапуганное – сказали, что фотографируют. Бидон с кваском у ее коленей, а дорога неплохо взята за перспективу.
Катерина вынимала фотографию из рамочки, – рамка сколочена из четырех ободранных веток. Лоза ли, береза ли, кору ободрали, сбили мелким гвоздиком и выкрасили в лимонный цвет. Чувствуя, как Катерина вышагивает по избе, как нервно вправляет углы фотографии, – всего-то и дел, что собралась к сестре погостить, – я сказал:
– Красивая была. Ишь ты.
– Да ну уж…
И больше говорить не захотела. Фотография была сделана в сорок пятом, сразу после войны (возвращались солдаты, их ждали – ждала и Катерина). По дороге шли и шли машины, а в одной ехал военный корреспондент восемнадцати лет от роду. С не улегшимся в руках зудом войны паренек бесконечно фотографировал – война кончилась. Торопящийся, быстрый, он щелкнул и Катерину. Пил квас, а затем щелкнул, пообещал прислать и не обманул. На обороте размашистой прописью военного корреспондента была сделана пышная, но, видно, искренняя надпись. Что-то вроде «российской солдатке, российской Пенелопе», которая «ждет и дождется», и по краям фото была как для подарка – кайма аккуратных зубчиков.