Убийство Стюры Гашиной - стр. 2
– Бывает, – весело согласился я.
Таня рассказывала охотно, доверительно, как хорошему приятелю, с которым давно не виделась. Она шевелила плечами, отчего груди под кофтой раскатывались по витринному стеклу и стукались, как бильярдные шары.
– Второго муженька у меня в тюрьму упекли. Ждать я его не обещалась. Дочь ему, правда, родила, от первого-то – сын. Тут третий подвернулся. Чего тебе, говорю, Петенька, родить – сына или дочку? А ему захотелось чего-то среднего.
– Как это? – не понял я.
– Извращенец оказался. Таня, встань так, да повернись эдак. А ни так, ни эдак детей не получается. Терпела я, сколько могла, а потом прогнала взашей. Одна теперь живу….
– С двумя детьми, – подсказал я.
– С тремя. Третий между прочим появился, – совсем развеселилась Таня, заливаясь смехом, от которого задрожали, забегали по витрине её прекрасные груди.
– А ты весёлая вдова, – любовался я ею откровенно.
– А чего? Квартира есть, харчей полный холодильник, тряпками шкафы забиты. Мужики вниманием не обходят. Взяла за правило – живи себе, пока рак на горе не свистнет. Горевать мне некогда, а задумчивых сама не люблю.
Тут я как раз задумался. А может, весь смысл жизни, все истины мира, вся философия толстых книг заключены в словах этой весёлой женщины с быстрым и озорным взглядом – живи, пока живётся и бери от жизни всё, что сумеешь.
– Я рыжих не люблю, – вдруг сообщила Таня, лаская взглядом мои смоляные кудри. – К белобрысым равнодушна….
– Понятно, – отрешённо отреагировал я на её признания.
– Мне брюнеты симпатичны.
– Ну да? – не поверил я и потерялся вслед за убегающей мыслью.
Темнолицый и светловолосый сосед мой слегка отшатнулся, будто для прыжка, или чтоб получше рассмотреть барменшу. Его взгляд, воспалённый ненавистью, впился ей прямо в душу.
Заметив это, я напрягся и подобрался весь, готовый пресечь любые его агрессивные действия. Чувствуя внутреннюю борьбу, происходящую в нём, гадал – с чего это он подхватился? Женоненавистник? Рогоносец? Я пригляделся к нему внимательнее.
Лет ему было больше сорока. Возможно, старили глубокие глазные впадины и лысый желтоватый лоб на половину головы. Сильное некогда тело утратило свою стать, и, казалось, ему хочется опереться на костыль. Скуластое лицо, обезображенное шрамами, прокаленное сельскими просторами, серело, как городской туман.
– Неправильно это, – процедил он сквозь зубы.
– Что неправильно? – повернулись мы к нему.
– Ад и Рай задуманы. Проще надо бы и справедливее. Честно живёшь – живи долго: заслужил. Сподличал – умри. Как только чаша терпения переполнилась грехами – тут и срок тебе.