Убийство номер двадцать - стр. 38
Та тем временем продолжает:
– Вы знаете это дело лучше кого-либо другого. Вы сами это пережили. Вы все видели своими собственными глазами. Что-то в этом новостном репортаже пробудило воспоминание – что-то, что скорее вас встревожило, чем вывело из себя. Вызвало решимость, а не истерику. В чем разница?
– Но… но… – заикается Ромилли. – Как такое может быть?
Джонс пожимает плечами.
– Вы же врач. Вы привыкли применять свой интеллект, исследуя симптомы. Выяснять причину. Копните немного глубже. И если все это ни о чем, то вы сами поймете, что нужно просто благополучно об этом забыть. Но если нет…
Она оставляет фразу незаконченной. Если это что-то значит… Если она права…
Тогда эта мысль слишком ужасна, чтобы ее вынести.
Раньше
Колени у него прижаты к груди, спина изогнута, голова упирается в колени. Он уже довольно давно пребывает в такой позе, хотя время здесь не имеет никакого значения. Вокруг кромешная тьма.
Его тоненькая футболка и шорты не спасают от холода. Ветер сквозняками проникает сквозь щель в двери, сквозь половицы и стенки. Он весь дрожит. Моча вокруг него пахнет отчаянием, ненавистью и поражением. Поначалу благословенное облегчение, быстро сменившееся тоскливым унынием.
Тупая ноющая боль, зародившаяся в пояснице, начинает понемногу распространяться дальше. Он меняет позу, пытаясь унять ее пульсацию, но при этом мышцы пронзает вспышка острой боли. Тело словно завязалось в тугие узлы, которые невозможно ослабить и которые заставляют его стискивать зубы. Он слишком долго пробыл в такой позе. Мышцы начинает сводить судорогой, и он массирует икры пальцами. Это не помогает. Только возможность потянуться, вырваться отсюда принесет какое-то облегчение.
Но он знает, что сопротивляться нельзя. Равно как протестовать или жаловаться. Тишина – его единственный друг. Тишина и слезы, стекающие по щекам. Он неловко меняет позу и вытирает их. Поплакать можно позже. Когда станет еще хуже. Потому что дело явно идет к худшему.
Он слышит стук. Два быстрых мягких удара во входную дверь, рядом с его шкафом. Затем шаги в тяжелых ботинках.
Дверь открывается; новый порыв холодного воздуха проникает внутрь, холодя кожу. Слышны голоса. Вначале отца, а потом другой, женский.
У него перехватывает дыхание. Он узнает этот голос – это его учительница из школы. Приятная дама с мягким голосом, от одежды которой пахнет летними лугами и радостью. Она здесь, в его доме. Но почему? Он с усилием подается к запертой дверце, стараясь не обращать внимания на новый прилив боли, пронзающий сведенные мышцы. Они разговаривают. И говорят о нем. Он не может расслышать все до последнего слова, но улавливает у нее в голосе беспокойство – он не был в школе, всё ли в порядке? Затем голос отца – такого тона он еще не слышал. Почти… доброго. Заботливого. Отец смеется, в ответ слышится хихиканье. Надежда сменяется отчаянием. Входная дверь закрывается. Это был не тот, кто мог бы его спасти. Это подтверждение: они одни. В аду.