У женщин грехов не бывает! - стр. 16
Особняк и сейчас стоит в старом центре. После революции из него сделали коммуналку. Испортили моей прабабке медовый месяц. Потом на первом этаже открыли почтовое отделение. Я частенько туда заходила, долго стояла в очереди, покупала конверты и открытки, которые мне сто лет были не нужны. Мне было интересно рассмотреть старую лепнину и толстые, почти метровые откосы у окна. Широкая лестница и высота потолков меня, мечтательную крошку, тоже впечатляли.
Я представляла, как моя прабабка, эта строптивая провинциальная барынька с правильными чертами лица, спускается по высоким ступеням, придерживает платье и похохатывает, глядя в окно. В своих детских глюках я отбирала у бабульки ее чернобурку, надевала под нее чулки в черную сетку и сама, сама, сама выкатывалась на эту лестницу. Иду такая пушистая в чулочках по лестнице и напеваю джаз: «А белый лебедь на пруду па-па-ра-ду-ду, ду-ду-ду…». Чернобурку бабка носила всего одну зиму, а в восемнадцатом ее пришлось поменять на еду и дрова.
Осенью бабахнула революция. Усадьбу разграбили. Сначала пролетарии, потом атаман Антонов, потом опять пролетарии. Сожгли амбары и псарню, на которой степняки держали борзых. Какие-то собаки убежали. Еще долго, долго в этой деревне разгуливали высокие худые дворняги, потомки тех псовых, с которыми раньше охотились. А наш противный прапрадедушка, помещик Скляднев, исчез. Просто исчез.
Все думали, что его давно закопали. И вдруг он вернулся. Осенью сорок первого года он приполз в особнячок, на тихую улицу в старом центре. Дети заметили первыми, что во дворе появился страшный тощий старик. Он был грязный и вонючий. Морду его покрывали лишаи, рубцы и пыль, в бороде ползали вши. На нем были такие лохмотья, в которых уже невозможно угадать ни фрак, ни сюртук, ни пальто.
Старик сидел под бергамотом, чуть в стороне от песочницы. Он молчал и смотрел на детей. Его глаза казались слепыми, но когда он поворачивал голову на детские голоса, в них появлялось сознание.
Когда стемнело, из дома спустилась женщина, она его узнала. Та самая девчонка в декольте, у которой он зажал землишку, моя прабабка, затащила его в свою коммуналку.
Она его отмыла, покормила и уложила в закуток за дверь. Там он и умер через пару месяцев. Что у него случилось с речью, никто не понял. Внятно говорить он не мог, поэтому никто так и не знает, где его носило двадцать пять лет.
А я топлю баньку на земле, которую он считал своей. Прыгаю в речку, которая помнит его грузное тело. И чем в таком случае реальный персонаж отличается от виртуального? В моем сознании – ничем. Это вопрос времени. Пройдет всего лет сто – и все мы станем виртуальными персонажами.