Творец - стр. 10
Возможно, я глупый утопист, вращающийся в тесной камере своих упоительных заблуждений, но лишь это и позволяет мне дышать. Только в момент творения я чувствую себя настоящим, живым.
Сегодня мое внутреннее состояние было удивительно согласовано с пасмурной действительностью. В голове было путано и вяло. И все же, туман моих мыслей жаждал очертаний, реальных воплощений и форм.
Повинуясь этому зову, я встал-таки с дивана, мимоходом подумав, что пора бы сменить белье.
Заварив кофе, я принялся оглядываться по сторонам, искал подсказки и намеки, способные дать моим мыслям направление.
Начинать что-либо новое в таком помятом состоянии весьма затруднительно, поэтому я остановил свой взгляд на незавершенном Псоглавце. Его на удивление доброжелательная, я бы даже сказал, слезливо-мечтательная морда и подобострастно сложенные лапы отчего-то смутили меня. Словно и не я писал этого пса, будто это сделал какой-то другой Ви – вчерашний.
То ли крепкий кофе, то ли почти одухотворенная личина пса оживили меня, но прежнюю вялость, словно кошки слизали. Я был бодр, и меня уже вовсю щекотала жажда работы.
Наскоро смыв с себя остатки сна холодной водой, я приступил к незавершенному полотну.
Кисть выписывала все новые и новые подробности чудного облика. Мазки становились не просто яркими метками, но драгоценными каплями, стекающими с кончика кисти, словно моя собственная кровь бежала в ее деревянной, упругой сердцевине.
– Меня не станет, а ты будешь, – приговаривал я, гладя еще влажную морду пса. – Ты не просто вещь – ты душа моя.
Псоглавца я докончил в этот же день и, вдохновившись результатом, одурел от шквала новых идей. Очнулся я только тогда, когда понял, что сижу на полу, заваленный дюжиной эскизов непонятного мне самому содержания, а вокруг всего этого бедлама в кружок стоят чашки со спитым кофе.
Как я их все осушил и, уж тем более, когда заваривал, я вспомнить так и не сумел. Я так же не заметил, как городом овладела ночь. Уставший, но довольный, я повалился на диван, так и не сменив белья.
Зуд работопотребности терзал меня всю ночь. Новые идеи жаждали скорейшего их осмысления. Мое подлинное живописное бытие неумолимо прорывалась наружу.
***
Все, кроме рисования, сделалось чем-то потусторонним. Я не помнил, как ел, спал, говорил ли я с кем-нибудь по телефону. Я видел перед собой лишь полотна, полотна и только полотна. На их девственной белизне расцвечивалась проекция моего внутреннего мира, всего того, что ежесекундно дышало во мне.
Я впал в очередной творческий запой. И когда в один прекрасный день обнаружил, что в холодильнике кончились даже яйца и запасы консервов, я понял, что выход на улицу – в мир людей, неизбежен.