Тварь - стр. 8
– Я отцу журнал показываю: посмотри, сына твоего новым именем в фотографии назвали. Признание всяческое, хуе-мое. Выставка, говорю, будет, придешь? А он мне знаешь что в ответ?! Баловаться, говорит, закончишь… – Глеб с хлюпаньем всасывает остатки вина и бахает пустой бутылкой по столу. Это вторая. Варин бокал опустел только наполовину, а Глебу никакой бокал уже давно не нужен.
– Нет, ты мне скажи, это как? По-человечески или по-блядски? Ну скажи, не молчи. Скажи, что думаешь.
Глеб сжимает Варино запястье. Пальцы цепкие, упорные, прощелкивают кожу, как строительный степлер. Хочется ответить, ответить правильно, чтобы освободить руку и себя тоже освободить, но горло забито. Слова напрасно распирают гортань. Варя не выдерживает ожидающего взгляда Глеба и пожимает плечами.
– Это что такое? Не знаешь? Не знаешь?! Я говорю, он – сука подлая, а ты не знаешь?!
Глеба подбрасывает вверх, табуретка падает. Дальше все уходит в расфокус. Варя жмурится, только на это сил и хватает. А на то, чтобы понять – тупой неприятный звук в затылке это от удара, – сил уже нет, и слава богу. Мелькает мысль рвануть к двери, но где эта дверь, с закрытыми глазами не вычислишь, а открывать глаза нельзя, откуда-то Варя знает это наверняка. Может, в школе на ОБЖ учили? Или в сериале подсмотрела? Уже неважно, главное, что темнота все амортизирует, дает возможность сомневаться в действительности. Но только глаза откроешь – сразу пропал, больше не отвертеться, не поуговаривать себя, не понадеяться. Правда хлынет в уши, в ноздри, в легкие, затопит в секунду. Это как с трупом: пока не видел собственными глазами, можно фантазировать, обвинять врачей в подмене. Увидел – и пятиться больше некуда, припирает со всех сторон.
Но даже с закрытыми глазами Варя понимает, что ее протащили за руки и за волосы в комнату, грохнули на диван, тот самый, раскладной, увековеченный на снимках. Бок саднит – проехалась голой кожей по ламинату, а там доску одну выгнуло, вот она и царапалась. Но все это не так уж и ужасно, потому что неправда. А самая большая неправда – Глеб и его кислое изодранное дыхание, и тяжесть его тела, и обрывки странных слов, выходящие из него со слюной и рычанием.
Длилось недолго. Сначала распороло, так что искры прожгли закрытые глаза. Потом безжалостно прокрутилось внутри. Больно ли? Больно, но страх пришел вовсе не от боли, не потому, что в ней все по живому размесили. Страшно стало, когда не смогла вдохнуть. Забрала воздух ртом, а он не пошел. Вот тогда стукнула мысль о смерти, такой настоящей, что ее можно было и на вкус попробовать, и руками пощупать. А когда вдохнуть все-таки удалось, Варю прямо тут же перекроило, и неважно стало, сколько в ней нынче всего перепахано и искарежено. Пока дышит, она будет жить, даже если больше не захочет, все равно – будет.