Туркестан в имперской политике России: Монография в документах - стр. 148

в», которые совместно решали самые сложные дела, либо проводили внутренние совещания, обращались с коллективными просьбами к властям и т.п.

Разделение законодательных норм в тех или иных судебных разбирательствах для практики постмонгольской Средней Азии не было новостью[242]. До российского вторжения в эту систему серьезных границ между «адатным» и «шариатским» судами не было. И те и другие могли пользоваться нормами как обычного права, так и нормами и инструментами мусульманского правоведения (фикх). С вхождением Средней Азии в состав Российской империи обе традиции были разделены как самостоятельные и включены в сложную систему имперского суда, придавая ей еще больший правовой плюрализм.

Однако плюрализм порождал проблемы, особенно когда обе системы (местная и имперская) соприкасались в решении дел по жалобам местного населения, касающихся имущественных споров, разделов наследства, водопользования и т.п. Еще более заметны были расхождения с момента принятия дел по апелляции и начала формальных процедур, вроде приведения к присяге, свидетельства, юридической оценки предоставляемых в качестве доказательств документов (типа «васика» / وثيقة ) и т.п.

Инстанциям имперского суда пришлось столкнуться с этими вопросами уже при первом туркестанском генерал-губернаторе фон Кауфмане. Приведенные здесь несколько документов показывают, что функционирование разных судебных систем порождало проблемы. Во-первых, волостные (областные) и уездные власти игнорировали решения казийских судов, поскольку такие вопросы законодательно не были урегулированы. Во-вторых, возникали проблемы с переводами документов, а также с самими переводчиками, часто пользующимися своим положением для толкования дел в пользу одной из сторон с целью получения нелегального вознаграждения. В-третьих, возникали сложности с приведением в соответствие местных норм с общеимперскими положениями и статьями законодательства.

Службы генерал-губернатора и лично он сам оказывались в двойственном положении. С одной стороны, судя по их ремаркам, они не хотели «крутой ломки народных обычаев», с другой – не могли санкционировать прямое нарушение имперских законов, особенно в юридической оценке представляемых народными судами документов[243] и решений. Такого рода прецеденты «неудобного соприкосновения» возникали в моменты, когда местные жители, разуверившись в собственном суде и надеясь на справедливое решение своих дел, обращались к русскому суду, который, естественно, руководствовался правилами, установленными имперскими законами. Именно тут возникали названные проблемы, особенно с признанием правомочности предоставляемых документов, отсутствием письменной фиксации свидетельских показаний в местных судах, формами дознания, приведением к присяге (особенно кадиев)